Не хочу сказать, что мы изжили ложь до основания. Но, тем не менее, лгать он у меня не умеет. Всегда можно распознать, когда он врет, и спросить, а как же было на самом деле? Он как будто бы ждет этого вопроса и не скрывает истинной картины событий. У меня нет основания не доверять ему, и теперь, когда он говорит, что не делал чего-то, в чем его обвиняют, то значит —точно не делал.
Однако как был фантазером, так и остался. Такое иной раз насочиняет, что диву даешься. Тогда включаюсь в предложенный сценарий событий и начинаю придумывать еще более фантастические события. Вместе смеемся. Я не мешаю ему фантазировать, слежу только лишь за тем, чтобы не было фантазий на воинственные темы.
Иногда сын заявляет мне, что ему снятся «пророческие» сны (как, например, ему приснилось, что мы пойдем в лес, и мы на самом деле пошли). Опять долго беседуем с новоявленным «провидцем». Говорю ему, что снам верить нельзя, что это суеверие, что через них лукавый вводит человека в искушение и прельщает его. «Пророческих» снов стало гораздо меньше. Почти что совсем пропали.
Мой мальчик очень боялся идти в школу. Боялся, что не справится, что будет учиться плохо, на «двойки». К тому времени он умел читать, писать печатными буквами, считать и производить несложные арифметические действия. Однако момент начала его учебы совпал с моментом начала моей учебы в вузе. Сын остался с бабушкой в другом городе, а я уехала в Москву, где и поступила учиться. У меня не было возможности забрать сына с собой. И мы страдали друг без друга в разлуке долгих девять месяцев.
Илья оказался смышленым и добросовестным учеником. Те трудности, которые возникают у всех первоклашек, были и у него, и у нашей бабушки. Он приходил домой, садился делать уроки, и не было никакой возможности попытаться в чем-то его поправить или помочь: «А Галинпална говорила нам делать так!» — и все тут. Мы обговорили с бабушкой эту ситуацию по телефону и решили, что будет лучше отдать нашего ученичка в группу продленного дня. Это спасло. Все уроки были выполнены чисто и аккуратно, он приносил домой только хорошие отметки и перестал сражаться с бабушкой на предмет того, что она «не знает, а Галинпална сказала...».
Мы занялись переездом тогда, когда сын пошел во второй класс. Я забрала его к себе в Подмосковье. Нашлись добрые люди, которые терпели наше присутствие в их семье целых полгода Христа ради, а до этого целый год у них жила я одна.
Не могу сказать, что наше проживание в чужом доме было безоблачным. Да иначе и вряд ли могло быть, ведь мы все такие разные, каждый со своими «неровностями» и «шероховатостями». Это понимала я, как и то, что живем мы вместе только благодаря милости добрых людей. Маленькому ребенку многие позиции незнакомых взрослых людей были попросту непонятны. Конечно же, он привык к несколько иному семейному укладу, чем тот, в котором ему пришлось жить теперь. Я уже училась на втором курсе института, уезжала из дома рано и приезжала иногда поздно. Дорога в Москву и обратно занимала у меня по четыре часа ежедневно.
Сын пришел в новую школу, переехал в новую местность, ему пришлось жить в новой обстановке. Все это было трудно. Ведь чтобы обзавестись друзьями или хотя бы приятелями и привыкнуть к новым условиям жизни, нужно какое-то время. Пока же вступил в действие негласный закон обращения с новенькими. Безусловно, находились дети, которые хотели подружиться с новичком. Но были и те, кто с напряженным вниманием выжидали малейшего его промаха, чтобы тут же затеять свару. Пригодились уроки, преподанные ему в детстве, сын смог не ответить дракой на провокации новых знакомых, сумел не рассориться ни с кем, но и тесно подружиться с кем-либо острого желания у него не возникло. Хотя приятели и появились, но постоянного друга и единомышленника не нашлось. Не потому, что сын замкнут на самом себе. Просто не совпали взгляды на жизнь, хотя поводы для кратковременных отношений возникали постоянно, находились общие интересы, но в крепкую дружбу они так и не переросли.
