Мой сын стал регулярно исповедываться с пяти лет. Я просила нашего духовного отца начать исповедывать мальчика с этого возраста, поскольку к искушениям добавлялись искушения, и я чувствовала, что с некоторыми из них одной только силой моего убеждения я не справляюсь. Кроме того, с началом регулярной исповеди у нас с сыном возникла некоторая новая форма общения — исповедная, церковная. Как-то так вышло, что и сын, и я стали помогать друг другу не согрешить. В частности, это касалось наших с ним отношений. Вновь и вновь перечитывали с ним Заповеди и в том месте, где речь шла об отношении отцов и детей, пришли к взаимному согласию, что не должны вести себя так, чтобы один раздражал другого (я или бабушка — его), а второй бы не почитал и перечил первому (он —бабушке или мне), поскольку так мы не спасаем, а губим друг друга. И я считаю, что раннее начало исповеди пошло ему только на пользу. С тех пор, прежде чем сделать что-либо, он задумывался, придется ли краснеть на исповеди за то, что было им сделано. Собираясь на службу, я спрашивала его, намерен ли он исповедаться сегодня. Бывало, что сын недоумевал: по его понятию, он не совершал никаких грехов. Тогда садились и потихонечку, спокойно разбирались в том, что и как он сделал. Постепенно выясняли: да, исповедаться нужно непременно, иначе как причащаться с грехами, тем более, что кое-что уже осмысляется им как явный грех..
Конечно же, нельзя говорить, что мальчик полностью осознавал то, что я ему пыталась внушить. Пять или шесть лет —это не возраст серьезных раздумий и о смысле жизни, и о жизни после жизни. Но маленькие дети тем и хороши, что все в их мире имеет реальный смысл. Они как бы живут в некотором мифическом, игровом, нереальном пространстве, в котором тем не менее все достаточно реально. Верно подметил один из современных богословов, что в этом возрасте для ребенка нет ничего противоестественного в том, что, идя по улице, он встретил милого котеночка и Боженьку (священника в рясе, который воспринимается ребенком как Боженька). Может быть, и мои душеспасительные беседы воспринимались сыном как условия какой-то новой игры (да, скорее всего, так и было), но не подобным ли образом возрастают из младенцев мужи, у которых «чувства навыком научены отвергать худое и избирать доброе»? В конце концов, именно из игр дети привносят в свою взрослую жизнь те принципы и умения, которые были не один раз проиграны ими в детстве. По крайней мере, с моим сыном произошло именно так Он взрослел, кое-что отпадало (как отжившее свой срок), но Церковь с ее Святыми Таинствами и Надмирной жизнью только укреплялась в душе ребенка. Ибо не человеческое это, но Божие дело —пасти Своих чад. Мне же оставалось совсем немного —не прекращать однажды начатого воцерковления, пусть и воспринимаемого на том этапе как некий род некой игры. И самой быть в этом. Вместе с сыном.
Мне приходилось видеть и совершенно уникальных детей, которые в три-четыре года оставляли свои привычные занятия ради того, чтобы пойти к иконам и помолиться, просто так, когда никто от них этого не требовал, но как бы повинуясь внутреннему зову. Помолясь, они вновь возвращались к прерванной игре. Мой ребенок не был таким. Но к молитве прибегал достаточно часто. Мог набить синяк перед Пасхальной утреней и, рыдая перед иконами, выпрашивать «незамедлительного исцеления», приговаривая, что пусть Господь и Пресвятая Богородица простят его за то, что он не послушал маму и полез на забор, и теперь вот ходит с синяком, а завтра — Пасха, пусть уж смилуются Они над ним, грешником, и исцелят «по Своему человеколюбию». Синяк не проходил немедленно, но я объясняла мальчику, что если и не исцелилось тело, то он-таки понял, как надо прислушиваться к советам и рекомендациям мамы (или бабушки), а коль скоро он это понял,то и душа его исцелилась от греха. Но чаще всего он в то время молился: «Господи, помилуй!», причем в различных ситуациях: был ли то гнев, обида или радость.
Были, конечно, и многие комичные ситуации, связанные с посещением храма. Так, например, сын однажды с недоумением спросил меня, почему это мы ходим, ходим в гости к Господу, а Господа-то и не видим. Я показала ему Алтарь, Царские, Южные и Северные Врата и сказала, что Господь находится в Алтаре, и Его могут видеть священнослужители за богослужением. В другой раз, ожидая начала освящения пасхальных куличей и яиц накануне Светлого Христова Воскресения, мальчик заслышал в алтаре громкий стук (отец диакон наш был мастер на все руки, видимо, это он там что-то мастерил, готовясь к торжеству). Сидев до этого момента тихо и чинно, Илья встрепенулся и громким шепотом, на весь храм, гак, что все прихожане услышали, тревожно спросил: «Да что же это Господь-то так гневается? Господи, помилуй нас грешных!»
