О трагическом чувстве жизни у людей и народов - страница 146
Дон Кихот мертвый, умирая, осознал свою собственную комичность и оплакал свои грехи, но Дон Кихот бессмертный, осознав свою комичность, не отрицая ее, одержал победу над нею.
И Дон Кихот не сдается, ибо он не пессимист, и продолжает сражаться. Он не пессимист, ведь пессимизм - дитя тщеславия, что-то вроде моды, чистейший снобизм, а в Дон Кихоте нет ни суетности, ни тщеславия, он не был современником какой бы то ни было современности - а тем более модернистом, - и не знает, что такое сноб, ведь в старом, христианском, испанском языке и слова-то такого нет. Дон Кихот не пессимист, ведь поскольку он не знает, что такое joie de vivre{290}, он не знает и ее противоположности. Неведом ему также и весь этот футуристический вздор. Хоть и было у него приключение с Клавиленьо{291}, однако ж он не дожил до аэроплана, который, похоже, у многих безумцев отбил охоту подняться в небо. Появление Дон Кихота произошло не во времена житейской скуки, той, что обычно оборачивается столь характерной топофобией{292}, которой страдают многие современные души, всю жизнь торопясь с места на место, но не из любви к тому месту, куда они направляются, а из ненависти к тому, которое они покидают, так что жизнь свою они проводят в непрестанном бегстве отовсюду. Что является одной из форм проявления отчаяния.
Но Дон Кихот уже слышит свой собственный смех, он слышит божественный смех, а так как он не пессимист, так как он верит в вечную жизнь, он должен, яростно атакуя современную научную инквизиторскую ортодоксию, сражаться за новое и невозможное Средневековье, дуалистическое, противоречивое и страстное. Подобно новому Савонароле{293}, этому итальянскому Кихоту конца XV столетия, сражается он против Нового времени, у истоков которого стоит Макьявелли и которому суждено закончиться комически. Он сражается против рационализма, унаследованного от XVIII в. Мир в сознании, союз между разумом и верой, - слава Богу и провидению, - невозможен. Мир должен измениться, как того хочет Дон Кихот, и постоялые дворы должны стать замками, он будет сражаться с миром и будет как бы побежден, но на самом деле он победит, выставив себя на посмешище. И победит он, смеясь над самим собой и заставив других смеяться над собой.
«Разум говорит, а чувство точит», - сказал Петрарка; но и разум тоже точит, он подтачивает нам сердцевину сердца. В нем много света, но нет тепла. «Света, света, больше света!» - такие слова, говорят, произнес умирающий Гете. Нет, тепла, тепла, больше тепла, ибо умираем мы от холода, а не от мрака. Ночь не убивает; убивает лед. И надо освободить заколдованную принцессу и разгромить балаганчик Маэсе Педро{294}.
Но, Боже мой, если кто-то сочтет, что он осмеян и станет корчить из себя Кихота, то разве не будет это все тем же педантством? По словам Киркегора (Afsluttende uvidenska-belig Efterskrift, II, Afsnit II, гл.4, разд. II, В), сторонники обновления (Opvakte) хотят, чтобы жестокий мир смеялся над ними, дабы обрести уверенность в своем обновлении и пользоваться правом сетовать на жестокость мира.
Как же нам избежать и того, и другого педантства, или и той, и другой экзальтации, если естественный человек - не что иное, как миф, и все мы люди искусственные?
Романтизм! Да, может быть, отчасти подойдет и это слово. Оно служит нам вернее и лучше благодаря самому впечатлению, которое оно производит. Против него, против романтизма, недавно, главным образом во Франции, было спущено с цепи рационалистическое и классицисгское педантство. Но что если он, романтизм, это еще одно педантство, но только уже не рационалистическое, а сентименталистское ? Возможно. В этом мире культурный человек - либо дилетант, либо педант; так что выбирайте. Да, может быть, все они педанты - и Рене, и Адольф Оберман, и Ларра{295}... Но для нас главное - искать утешения в безутешности.
Философия Бергсона, которая является духовной реставрацией по сути мистического, средневекового, кихотического, называлась философией
