Далее Виндельбанд говорит: «Под философией - в систематическом, а не в историческом, смысле - я понимаю критическую науку об универсально значимых ценностях (allegemeingutigen Werten)». Но какие же ценности могут иметь более универсальное значение, чем ценность человеческой воли, которая хочет прежде всего и главным образом личного, индивидуального и конкретного бессмертия души, или, иначе говоря, человеческой цели Вселенной, и ценность человеческого разума, который отрицает разумность и даже возможность этого желания? Какие ценности имеют более универсальную значимость, чем рациональная, или математическая, и волитивная, или теологическая, ценности Вселенной, которые находятся в конфликте друг с другом?
Для Виндельбанда, как и для всех кантианцев и неокантианцев вообще, существуют только три нормативные категории, три универсальные нормы: истинное или ложное, прекрасное или безобразное и моральное добро или зло. Философия сводится к логике, эстетике и этике, она изучает соответственно науку, искусство и мораль. За пределами философии остается еще одна категория, категория желательного и нежелательного - или приятного и неприятного, - то есть категория гедонистическая. По их мнению, гедонистическое не может претендовать на универсальную значимость, не может быть нормативным. «Тот, кто ждет от философии, - пишет Виндельбанд, - решения спорного вопроса об оптимизме и пессимизме, кто требует от нее абсолютного суждения о том, дает ли устройство мира больше радостей, чем страданий, или наоборот, тот, если только он не относится к делу дилетантски, трудится над фантомом, ибо хочет найти абсолютные определения в области земного, то есть там, где ни один разумный человек их не ищет». Однако, если это так очевидно, как кажется, то следует иметь в виду, что в случае, если бы я был человеком разумным и вел бы себя совершенно по-дилетантски, то земное внушало бы мне безнадежное отвращение.
Не случайно Бенедетто Кроче в своей философии духа, наряду с эстетикой, то есть наукой о выражении, и логикой, то есть наукой о чистом понятии, выделяет практическую философию, включающую в себя экономику и этику. Действительно, он признает существование такой практической ступени духа, которая является чисто экономической, направлена на единичное и не заботится об универсальном. Яго и Наполеон являют собою совершенный экономический тип, экономическую гениальность, и эта ступень остается вне морали. Через нее проходит всякий человек, так как прежде всего он должен желать быть самим собой, существовать в качестве индивида, и без этой ступени нравственность не имела бы смысла, точно так же как логика не имеет никакого смысла без эстетики. И открытие нормативной ценности экономической ступени, которая ориентируется на гедонистское, по праву принадлежит итальянцу, последователю Макьявелли, который так добросовестно размышлял о virtu, практической активности, которая, строго говоря, не является моральной добродетелью.
Но экономическая ступень есть, в сущности, не что иное, как преддверие ступени религиозной. Религиозное это трансцендентальное экономическое, или гедонистическое. Религия это трансцендентальная экономика, или трансцендентальная гедонистика. В религии человек ищет спасения своей собственной индивидуальности, ее увековечения, чего не позволяют достигнуть ни наука, ни искусство, ни мораль. Ни наука, ни искусство, ни мораль не нуждаются в Боге; в Боге нуждается только религия. И с необычайной точностью наши иезуиты говорят о великой выгоде нашего спасения. Выгода, вот именно выгода, нечто из области экономического, гедонистического, хотя и трансцендентное. И Бог нам нужен не для того, чтобы Он открыл нам истину о сущем или его красоту, и не для того, чтобы, казня и карая, Он укрепил нашу нравственность. Бог нужен нам для того, чтобы Он спас нас, чтобы не дал нам умереть полностью и окончательно. И это индивидуальное желание, будучи желанием всех и каждого из нормальных людей - а ненормальные, по причине ли варварства или избытка культуры, не в счет, - является универсальным и нормативным.
