Лекарство от боли, которую, как мы уже сказали, наше сознание испытывает, натолкнувшись на бессознательное, состоит не в том, чтобы погрузиться в бессознательное, а в том, чтобы подняться на вершину боли и страдать еще сильней. Зло страдания исцеляется еще большим страданием, мукой, возведенной в еще более высокую степень. Вместо того, чтобы принимать опий, надо приложить уксус и соль к ране души, ибо когда ты спишь и уже не чувствуешь боли, это означает, что ты не существуешь. А надо существовать. Так не закрывайте же глаз перед лицом Сфинкса страдания, взгляните ему прямо в лицо, дайте ему схватить вас, разжевать в своей пасти о ста тысячах ядовитых зубов и проглотить. Дайте ему сожрать вас, и вы узнаете, что такое сладостная боль.
Практически к этому ведет мораль взаимного завоевания. Люди должны стремиться завоевать друг друга, они должны навязывать себя друг другу, отдавать друг другу свои дух, запечатлевать друг друга в своих душах.
Христианская мораль была названа моралью рабов. Тут есть над чем поразмыслить. И кто же дал ей такое название? Анархисты! В действительности же моралью рабов является не что иное, как сам анархизм, ведь только раб воспевает анархическую свободу. Нет, не анархизм, а панархизм; дело не в том, что нет ни Бога, ни господина, а в том, что богами и господами должны быть все. Все стремятся стать богами, стать бессмертными, и ради этого стремятся к господству над другими людьми.
И каких только нет способов господства! Иногда этот закон жизни исполняется даже пассивно, по крайней мере, на первый взгляд. Приспособление к среде, подражание, стремление занять место другого, симпатия, наконец, это не только проявление единства рода, но и форма экспансии, способ стать другим. Быть побежденным, или, по крайней мере, казаться побежденным, это значит многократно побеждать; взять то, что принадлежит другому - это способ жить в нем.
Дело в том, что когда я говорю «господствовать», то не хочу сказать «господствовать, подобно тигру». Господствует также и лиса - благодаря своей хитрости, и заяц - убегая, и змея - благодаря своему яду, и москит - благодаря тому, что очень мал, и каракатица - благодаря своей чернильной жидкости, с помощью которой она затемняет воду вокруг себя и спасается бегством. И никто по этому поводу не возмущается, ибо сам Отец дал свирепость, когти и зубастую пасть - тигру, хитрость - лисе, проворные лапы - зайцу, яд - змее, маленький размер - москиту и чернильную жидкость - каракатице. И честь или бесчестье заключается не в оружии, которым они пользуются, - ведь у каждого вида и даже у каждого индивида свое оружие, - а в том, как, они им пользуются, а главное с какой целью пускают его в ход.
И среди этого арсенала средств, необходимых для победы, есть также оружие страстной муки и смирения, полных внутренней активности и страстных желаний. Вспомните тот поразительный сонет великого борца, великого неугомонного пуританина, Джона Мильтона{239}, приверженца Кромвеля{240} и певца Сатаны, который, ослепнув и обнаружив, что для него померк свет, что бездействует в нем тот самый талант, сокрытие которого есть смерть, он слышит, как терпение говорит ему: «Бог не нуждается ни в творчестве человека, ни в его дарах; чем достойнее мы несем Его благодатное бремя, тем лучше мы Ему служим; положение Его царское; есть тысячи людей, которые по единому знаку Его кинутся бежать и без отдыха обегут все земли и моря, но служат Ему также и те, кто не делает ничего, а остается на месте и ждет».
They also serve who only stand and wait. Да, Ему служат также и те, которые остаются на месте и ждут Его, но только если ждут страстно, испытывая голод, полные страстного желания обрести в Нем бессмертие.
И мы должны навязывать себя другим людям, но только делать это мы должны со страстью. «Чаша моя мала, но зато никто не пьет из нее, кроме меня», - говорил один поэт, который был эгоистом и принадлежал к племени корыстолюбцев. Нет, из моей чаши пьют все, я хочу, чтобы из нее пили все; я отдаю ее, и чем больше людей из нее пьет, тем полнее становится чаша, и каждый из тех, кто приложился к ней своими устами, оставляет в ней что-то от своего духа. И я тоже пью из чаш, принадлежащих другим людям, пока они пьют из моей чаши. Ведь чем в большей степени я буду самим собой, и только самим собой, тем в большей степени я буду другими; из полноты себя самого я переплескиваюсь на моих братьев, а когда я переплескиваюсь на них, они проникают в мою душу.
