Быть может, величайшая услуга, которую Лютер оказал христианской цивилизации, состоит в утверждении религиозного значения личного мирского призвания, упраздняющего средневековое монашеское понятие религиозного призвания, понятие, окутанное туманами страстей и фантазий, порождающих ужасные жизненные трагедии. Если бы в монастырях попытались выяснить, каково призвание тех несчастных, которых эгоизм их родителей еще с младенчества заключил в келью послушника, и они вдруг пробудились бы для жизни мирской, если бы только могли они проснуться! Или те, которые сами себя обманули. И Лютер, который наблюдал это вблизи и страдал от этого, сумел понять и почувствовать религиозное значение гражданской профессии, которая никого не связывает вечными обетами.
То, что Апостол в главе IV своего Послания к ефесянам говорит о звании, в которое призваны христиане, следует распространить на гражданскую жизнь, ибо сегодня у нас христианин - сознательно или бессознательно, вольно или невольно, - является гражданином, а в той ситуации, когда Апостол воскликнул: «Я римский гражданин!», каждый из нас, даже атеист, воскликнул бы: «Я христианин!». И отсюда - потребность цивилизовать христианство, то есть сделать его гражданским, подвергнув его расцерковлению, что и было делом Лютера, хотя затем он, в свою очередь, создал церковь.
The right man in the right place, гласит английская пословица: каждый человек хорош на своем месте. На что можно возразить: всяк сверчок знай свой шесток! Кто знает, какое место лучше всего подходит человеку и к какому делу он более всего пригоден? Может быть он сам знает это лучше других? Или другие знают это лучше него? Кто может измерить человеческие способности и склонности? Конечно, с религиозной точки зрения, мы должны постараться, чтобы нашим призванием стало то место, которое мы занимаем, и лишь в крайнем случае сменить его на другое.
Эта проблема личного призвания является, пожалуй, самой серьезной и самой глубокой социальной проблемой, лежащей в основе всех прочих социальных проблем. Так называемый социальный вопрос состоит, пожалуй, не столько в проблеме распределения общественных благ, продуктов труда, сколько в проблеме распределения профессий, способов производства этих благ.
Профессиональное призвание каждого из нас определяется не нашей пригодностью к той или иной профессии - ее почти невозможно выяснить, не предположив заранее, и в каждом человеке она является весьма неопределенной, ведь для большинства профессий человек не рождается, а становится пригодным, - но скорее причинами социального, политического и традиционного характера. В одни времена и в одних странах профессиональное призвание человека определяли религиозные предписания и право наследования; в других - гильдии (gildas) и цехи; затем - машина. Почти всегда решающую роль здесь играет необходимость и почти никогда - свобода. И благодаря сводничеству, в котором нуждается жизнь, торгуя душой, эти профессии оказываются сопряженными с трагической ситуацией, в которой рабочий работает с сознанием даже не бесполезности, а социальной опасности своего труда, производя яд, который должен будет убить его, оружие, которым, быть может, будут убивать его детей. Эта проблема гораздо серьезнее, чем проблема заработной платы.
Никогда в жизни не забуду сцену, свидетелем которой я стал у себя на родине, в Бильбао, на берегу реки. Один рабочий на судоверфи зачем-то долбил молотом берег реки, и делал это так неохотно, словно у него нет сил или он делает это только для того, чтобы у хозяина был повод платить ему жалованье, когда вдруг послышался женский крик: «Караул!». Оказалось, что ребенок упал в реку. Этот человек мгновенно преобразился, с изумительными силой, проворством и хладнокровием он скинул одежду и бросился в воду спасать малыша.
По видимому, в аграрном социалистическом движении меньше жестокости именно благодаря тому, что сельский батрак, хотя он и зарабатывает не больше и живет не лучше, чем промышленный рабочий или рудокоп, имеет более ясное сознание социальной значимости своего труда. Сеять пшеницу и добывать алмазы из земли - это совсем не одно и то же.
