Мифология! Возможно; но о жизни иной мы, как и во времена Платона, должны творить мифы. Мы увидели наконец, что как только мы предпринимаем попытку придать конкретную, постижимую, то есть рациональную, форму нашему изначальному, главному и фундаментальному желанию вечной жизни, имеющей самосознание и сознание своей личной индивидуальности, эстетические, логические и этические абсурды множатся и нет никакой возможности понять блаженное видение и апокатастасис без противоречий и несообразностей.
А все-таки!
Да, а все-таки надо страстно желать вечной жизни, каким бы абсурдным ни казалось наше представление о ней; более того, надо так или иначе верить в нее, для того, чтобы жить. Для того, чтобы жить, не так ли? Вот именно, в вечную жизнь надо верить для того, чтобы жить, а не для того, чтобы познавать Вселенную, а вера в вечную жизнь это и есть религиозная вера. Христианство, единственная религия, которую мы, европейцы XX века, способны по-настоящему почувствовать, является, как говорил Киркегор, делом безнадежным (Afsluttende unidenskabeling Effershrift, II, I, cap. I), предприятием, которое, согласно все тому же трагическому мыслителю, достигает успеха только через мученичество веры, только через распятие разума.
Тот, кто посмел произнести эти слова о безумии креста, имел на то основания. Безумие, несомненно, безумие. И североамериканский юморист - Оливер Венделл Холмс{230} - был не так уж далек от истины, когда заставил одного из персонажей своих остроумных разговоров сказать, что идеи тех, кто заключен в сумасшедший дом из-за их религиозной мономании, сформулированы лучше, чем идеи тех, кто, отстаивая те же самые религиозные принципы, живут на свободе и не сходят с ума. Но разве в действительности эти последние не являются тоже, слава Богу, сумасшедшими? Разве не существует тихих помешательств, которые не только не препятствуют нашей совместной жизни рядом со своими ближними без ущерба для общества, но скорее даже помогают нам в общественной жизни, заставляя нас привносить смысл и цель в жизнь и в само общество?
Чем же после этого является безумие и как отличить его от разума, не отказываясь ни от того, ни от другого, что было бы для нас невозможно?
Наверное, это безумие, и великое безумие, - желать проникнуть в тайну загробной жизни; безумие - отдавать предпочтение нашим фантазиям, чреватым внутренним противоречием, вопреки тому, что диктует нам чистый разум. А чистый разум говорит нам, что ничто не должно приниматься без доказательств и что попытки заполнить пустоту непознаваемого нашими фантазиями являются делом не только бесполезным, но и гибельным. А все-таки...
Надо верить в жизнь иную, в вечную загробную жизнь, в индивидуальную и личную жизнь, в которой каждый из нас чувствовал бы свое сознание и чувствовал бы его единым, но вместе с тем и нетождественным со всеми другими сознаниями в Высшем Сознании, в Боге; надо верить в эту другую жизнь для того, чтобы возможно было жить, переносить эту жизнь и придавать ей смысл и цель. И, наверное, в иную жизнь надо верить для того, чтобы заслужить ее, чтобы обрести ее, и, наверное, не заслуживает и не обретает ее тот, кто ее не желает, невзирая на разум и, если это необходимо, вопреки ему.
А главное, надо чувствовать и вести себя так, как если бы нам было уготовано бесконечное продолжение нашей земной жизни после смерти; и если нам уготовано небытие, то постараемся, чтобы оно не было заслуженным, как сказал Оберман.
Это вплотную подводит нас к исследованию практического, или этического, аспекта нашей главной проблемы.
XI. Практическая проблема
l'homme est perissable. - il se
peut: mals perissons en resistant,
et si le neant nous est reserve, ne
faisons pas que ce soit une justice.
(Senancour. Oberrrumn, lettre XC){231}
Так или иначе на извилистом пути этих очерков я, несмотря на свою неприязнь к дефинициям, пытался определить мою позицию по отношению к интересующей меня проблеме; но, конечно, всегда найдется читатель, воспитанный в традициях какого-либо догматизма, который так и останется неудовлетворенным и скажет. «Этот человек не может прийти к какому-то определенному решению, он колеблется; сейчас он, кажется, утверждает одно, а потом противоположное: он полон противоречий; я не могу его классифицировать; что же он такое?». Конечно же, человек, высказывающий противоположные утверждения, это человек противоречия и борьбы, или, как о себе самом сказал Иов, тот, у кого сердце говорит одно, а голова - противоположное, человек, жизнь которого сводится к этой борьбе. Это не менее очевидно, чем то, что вода вытекает из снегов, лежащих на горных вершинах.
