О трагическом чувстве жизни у людей и народов - страница 109

И разве нет здесь внутренней связи с нашей проблемой? Разве нет связи между этим выводом научной философии относительно конечного состояния стабильности и гомогенности и мистической грезой об апокатастасисе? Разве не станет эта смерть тела Вселенной конечным торжеством ее Божественного духа?

Очевидна внутренняя связь между религиозным требованием вечной жизни после смерти и теми - всегда только временными - выводами, к которым приходит научная философия относительно возможного будущего материальной, или чувственной, Вселенной. И фактически существуют как теологи Бога и бессмертия души, так и такие, которых Брюн (op. cit, cap. XXVI, §2) называет теологами монизма, их лучше было бы назвать атеологами, это люди, которые в духе отстаивают суждение а priori; и которые становятся невыносимыми, - добавляет он, - когда считают себя вправе презирать теологию. Образчиком этих господ является Геккель. Ведь ему удалось рассеять тайны Природы!

Эти атеологи овладели принципом сохранения энергии, принципом «ничто не возникает, ничто не исчезает, но все изменяется», который имеет теологическое происхождение уже у Декарта, и использовали его для того, чтобы освободить нас от Бога. «Мир устроен так, чтобы сохраняться, - пишет Брюн, - но сам по себе он не возмещает, или вернее, не заглаживает тех трещин, которые в нем появляются. Какая прекрасная тема для риторических преувеличений! Но те же самые преувеличения,

которые в XVII веке были использованы для доказательства мудрости Создателя, в наши дни служат аргументами в устах тех, кто стремится обойтись без Него». Так будет всегда; так называемая научная философия, по сути дела теологическая, или религиозная по своему происхождению и пафосу, приходит к атеологии, или иррелигиозности, которая является не чем иным, как теологией и религией. Вспомним Ричля, которого мы уже цитировали на страницах этих очерков.

Нынче последнее слово скорее даже науки, а не научной философии, кажется, состоит в том, что материальный, чувственно-воспринимаемый мир движется по пути убывания энергии, преобладания необратимых феноменов, к последнему стиранию всех различий, к своего рода окончательной гомогенности. И это напоминает нам ту гипотетическую первоначальную гомогенность, которой воспользовался и злоупотребил Спенсер, и эту его фантастическую «неустойчивость гомогенного, неустойчивость, которая понадобилась атеологическому агностицизму Спенсера для объяснения необъяснимого перехода от гомогенного к гетерогенному. Ведь каким образом может без внешнего воздействия возникнуть какая бы то ни было гетерогенность из совершенно и абсолютно гомогенного? Но понадобилось отказаться от всякой идеи творения, и тогда этот безработный инженер, ввязавшийся в метафизику, как назвал его Папини{216}, изобрел неустойчивость гомогенного, которая является более...- как бы это сказать? - более мистической и даже, если хотите, более мифологической, чем Божественный акт творения.

В самую точку попал тот итальянский позитивист, Роберто Ардиго, который, возражая Спенсеру, говорил, что более естественным было бы предположить, что все всегда было так же, как и теперь, что миры всегда находились в процессе становления, в состоянии неопределенности, одни миры формируются, другие разрушаются; что гетерогенность извечна. Вот, как видите, еще один способ не решать проблемы.

Или может быть это решение? Но в таком случае Вселенная была бы бесконечной, и действительно, невозможно представить себе вечную и бесконечную Вселенную, наподобие той, что послужила Ницше основанием для его идеи вечного возвращения. Если Вселенная должна быть вечной, если в ней, для каждого из ее миров, должны вечно продолжаться периоды гомогенности, убывания энергии, и периоды гетерогенности, то необходимо, чтобы она была бесконечной; чтобы всегда и в каждом из ее миров оставалось место для внешнего воздействия. И действительно, тело Бога может быть только вечным и бесконечным.