соотношение мой/я:
Подлежащее одного из двух глаголов обозначает часть тела лица, обозначенного подлежащим другого глагола:
| О чистых девах и уста моя не могут изрещи, на их обругание смотря («Повесть об Азовском осадном сидении», Русская повесть XVII века. Л., 1954, с. 71). | Мозги наливаются думами, шагая (Фурманов). |
Подлежащее главного глагола обозначает чувство лица, обозначенного подлежащим деепричастия. Пунктуация примера моя:
| Великие грады прошел и видев основание тех, радости же мне никакой не было («История о Александре», Хрестоматия по русской литературе XVIII века. М., 1956, с. 26). | Меня иногда досада разбирала на них глядя (Тургенев). |
Первый вывод практический: правило, идущее от Ломоносова, неадекватно. Стоит только заменить узко педагогический термин «подлежащее» более широким термином «субъект», и исчезнет несоответствие, осужденное грамматистами. Заметим, между прочим, что субъект содержит в себе, среди других возможных форм, категорию подлежащего (в им. п.)[8].
Во-вторых, анализ показывает, что ни причастие «самостоятельное», ни деепричастие «самостоятельное» не являются по-настоящему «самостоятельными», поскольку оба подвергаются функциональным условиям, стесняющим эту «самостоятельность».
В-третьих, ошибочно, разумеется, заключение о том, что «самостоятельность» деепричастия «самостоятельного» восходит к якобы былой «сказуемости» древнего причастия. Сходство между современным деепричастием и древним причастием иное: это сходство между двумя грамматическими категориями, сменяющими одна другую в исторической последовательности, причем следует отличать общий язык от литературного, писательского, имеющего свои традиции, свою культуру.
Относительно предполагаемого французского влияния
Объяснение оборотов с «самостоятельным» деепричастием французским влиянием связано главным образом с именем Буслаева, хотя оно восходит к Ломоносову, см. выше. Буслаев (1858, §275): «В языках романских независимые формы причастий и деепричастий гораздо употребительнее, и при том столько же при безличных глаголах, сколько и при личных. Например, во франц. «Lui mort nous n’avons point de vengeur» (Corn.) […]; L’assemblée finie chacun se retira chez soi»[9].
Буслаев цитирует французское причастие самостоятельное (participe absolu) с названным при нем подлежащим, например, L’assemblée finie chacun se retira chez soi («По окончании собрания [дословно: ‘собрание конченное’] каждый вернулся домой»), тогда как в русских фразах речь идет о деепричастии с подлежащим подразумеваемым.
Однако в современном французском литературном языке у самых крупных писателей — А. Франса, М. Пруста и др. — в самом деле встречаются фразы, совершенно сходные с приведенными русскими, с деепричастием, лишенным названного подлежащего, не относящимся грамматически к подлежащему главного глагола, что также и во французском языке противоречит грамматическому правилу. Сходство доходит до предельного соответствия. Возможна, в частности, конструкция с подлежащим главного глагола, обозначающим часть тела лица, выраженного подразумеваемым подлежащим деепричастия, т. е. точь-в-точь схема фраз Тургенева или Фурманова: Les traits d’Olivier s’animeront en entendant la voix de son ami (дословно: «Черты лица Оливье оживятся, слыша голос своего друга») (А. Жид)[10].
Поскольку русский оборот находит удовлетворительное оправдание в русской системе и истории, французское влияние исключено. Речь идет не более и не менее как о простом совпадении двух параллельных эволюций.
Самостоятельные деепричастия современного русского языка объясняются «большей сказуемостью» древнего причастия: «Деепричастия [точнее — неизменяемое причастие — по синтаксической функции оно отличается от деепричастия. — М. Ф.] в литературном языке могли выполнять роль сказуемого вплоть до первой трети XIX в. — см. ниже примеры деепричастий-предикатов и так называемых независимых деепричастных оборотов у Котошихина […], Фонвизина, Крылова, Пушкина […]. Пережитки независимых […] деепричастий-предикатов сохраняются и в современном литературном языке: […] Меня иногда досада разбирала на них глядя (Тургенев…) (Никифоров 1952: 246—247).
