…Он не думал обо всем этом, как не думают о повседневных, будничных или неприятных до болезненности вещах. Он лежал на сухой, прогретой жарким летним солнцем, немного щекочущей травой земле и ждал, замерев, удара. Он соскучился по хорошему, с оттяжечкой… не удару уже, а посылу, и ни о чем другом думать уже не мог. Он почувствовал еле ощутимое дрожание. Сначала он решил, что ему показалось, но земля дрогнула опять, на этот раз более явственно. Он затрепетал в преддверии блаженства. Никогда еще судьба, сколько он себя помнил, не начинала свой разбег так нежно, так незаметно. От восторга он завибрировал так сильно, что начал покачиваться. Усилием воли он овладел собой, испугавшись на мгновение, что не сумеет справиться с подарком судьбы. Додумать он уже ничего не успел судьба ударила. Удар получился роскошный — уверенный, продолжительный и с оттяжкой — тот самый, о котором он так безнадежно мечтал. Казалось, что он будет длиться вечно, но тут собственные рефлексы пересилили его желание, и он взлетел. Первый раз в жизни он получил такой сильнейший закрут. Воздух утратил всякую возможность влиять на него. Он отталкивал воздух, отбрасывая его, двигался в нем по собственной воле. Впервые он ощутил не только полет, но и — свободу. Да, судьба сделала ему поистине царский подарок!
Скоро он почувствовал, что силы, как обычно, начинают иссякать, и привычно устремился вниз, навстречу новому удару. Судьба явно благоволила к нему сейчас, отбив так мощно, что его обожгло болью, но природная крепость все-таки спасла его. Когда он, еще в полете, немного пришел в себя, у него немедленно возникло острое ощущение ненадлежащего хода событий. После удара он полетел куда-то не туда. То, что раньше окружало поле его жизни, сопереживало его взлетам и падениям, пронизывая воздух вибрациями восторга и уныния, восхищения и разочарования, чье присутствие он постоянно чувствовал краешком сознания, но находилось при этом ощутимо далеко, это все неслось теперь прямо на него или, вернее, он несся прямо в эту пышущую жаром эмоций массу. Смутно чувствуя, что если он попадет туда, то возврата назад уже не будет, он судорожно попытался отвернуть в сторону. Поздно. У него осталось слишком мало сил для маневрирования. Он налетел на что-то твердое, потное, гладкое, которое тут же отбросило его в сторону. Это живо напомнило ему судьбу, она тоже часто встречала его подобным образом, но сейчас в этом потном и костляво-твердом не ощущалось готовности к веселому и яростному отпору, всегда чувствовавшейся в судьбе. Наоборот, оно не было готово к столкновению, пыталось избегнуть его, а затем брезгливо отбросило, как будто боялось соприкасаться с ним. Он беспорядочно искал хоть что-нибудь знакомое, но натыкался на твердое, потное, горячее, костлявое, отбрасывающее его, отстраняющееся, отбивающееся от него, отталкивающее в сторону своими неумелыми, вялыми, судорожными, костлявыми прикосновениями… Он уже устал, но все-таки сделал последнюю попытку. И тут его поймало.
Он не поверил себе. Проверил свои ощущения. Да. Кажется, он добрался до цели. Судьба держала его прочно, уверенно и сильно. Правда, в следующее мгновение он засомневался, потому что происходящее не казалось уже бывшим. Сначала его прижало к чему-то обширному, мягкому, потному и горячему. Затем накрыло какой-то тряпкой, насквозь мокрой. Он попробовал вырваться, но мягкое и потное дернулось и не пустило. Он застыл.
Когда обширное и мягкое вдруг задвигалось, его ритмичные движения вверх и вниз напомнили ему ощущения, которые, как он помнил, обычно предшествовали безвременью, и он немного успокоился. Безвременье, однако, все не наступало, и ему стало по-настоящему тревожно. Конечно, он не знал ничего хуже безвременья, но оно хоть было знакомо ему. Сейчас же происходило нечто непонятное, неизвестное и опасное, может быть. От неопределенности положения и ужаса перед непонятным будущим он стал покрываться холодным липким потом. А может, пот стал переходить на него с этого мокрого, липкого и горячего. Ему было все равно. Он мог только надеяться… на что? он не знал и сам. Hо продолжал надеяться. Он ждал чего-то даже тогда, когда началась изматывающая душу, проникающая до самых потаенных уголков тряска, совершенно не похожая ни на что испытанное им в жизни, ритмично дергающаяся, плетущаяся куда-то с припадочным рысканьем, так что его бросало в жар и бил озноб от металлических мурашек и непрерывного дрожания мертвого механизма. При этом на него со всех сторон давило горячее, мягкое, наваливалось, качалось в едином движении с капризами трясущегося, вибрирующего, механического… Он еще надеялся. Надежда овладела им с новой силой, когда вдруг прекратилась мучительная тряска и возобновились повторяющиеся движения вверх-вниз, вверх-вниз. Все-таки безвременье?!
