Взгляды этого большинства вполнѣ опредѣляются формулой: позитивная теорія прогресса, и подъ эту формулу одинаково подходятъ и семидесятникъ-народникъ, и восьмидесятникъ-толстовецъ, и девятидесятникъ-марксистъ, какъ ни различны и даже ни противоположны они въ остальныхъ частяхъ своего міровоззрѣнія. Чтобы не возбуждать лишнихъ споровъ, не будемъ говорить? толстовствѣ, хотя и несомнѣнно, что толстовское «царство божіе на землѣ» является вполнѣ раціоналистическимъ по-строеніемъ и раціоналистической теоріей прогресса; ограничимся только народничествомъ и марксизмомъ, позитивное построеніе теоріи прогресса которыхъ врядъ ли кто будетъ оспаривать. Сущность этой теоріи прогресса общеизвѣстна; ея основная и характернѣйшая черта заключается въ томъ, что цѣль историческаго процесса признается имманентной? цѣлью этой являются грядущія человѣческія поколѣнія. Мы боремся, мы умираемъ за счастье нашихъ далекихъ потомковъ, мы страдаемъ и гибнемъ для достиженія золотого вѣка на землѣ: въ этомъ отвѣтъ на всѣ карамазовскіе вопросы, въ этомъ смыслъ, цѣль и оправданіе и отдѣльной человѣческой жизни и всемірной человѣческой исторіи. Цѣль всемірной исторіи? «la grande conception d'Humanitê», говоря словами О. Конта; смыслъ всемірной исторіи? постепенное приближеніе этого Человѣчества къ идеалу, будь то толстовское Добро или марксистскій Zukunftstaat; оправданіе всемірной исторіи? грядущее счастье этого Человѣчества, хотя бы въ далекомъ будущемъ. Мы смертны? но человѣчество безсмертно; мы несчастны? но человѣчество будетъ счастливо; мы страдаемъ и гибнемъ? но «страданія наши перейдутъ въ радость для тѣхъ, кто будетъ жить послѣ насъ, счастье и миръ настанутъ на землѣ»… (Чеховъ, «Три сестры»).
Такъ отвѣчаетъ на вопросы? смыслѣ жизни позитивная теорія прогресса, такъ отвѣчала на нихъ почти вся русская интеллигенція восьмидесятыхъ и девяностыхъ годовъ, такъ отвѣтила и русская художественная литература этой эпохи въ лицѣ Чехова и Горькаго. Чеховъ искалъ спасенія отъ карамазовскихъ вопросовъ въ своей «вѣрѣ въ прогрессъ»; какъ утопающій за соломинку, онъ хватался за мысль, что «черезъ двѣсти-триста лѣтъ настанетъ новая, счастливая жизнь», что «черезъ триста-четыреста лѣтъ вся земля обратится въ цвѣтущій садъ», что «черезъ двѣсти-триста лѣтъ жизнь на землѣ будетъ невообразимо прекрасной, изумительной»… Отвѣтъ ли это на вопросы? смыслѣ жизни, мы скоро увидимъ. М. Горькій даетъ на эти вопросы такой же отвѣтъ: цѣль для него? въ будущемъ, мы живемъ для грядущихъ поколѣній, для лучшаго будущаго, для «лучшаго человѣка»… «Всякъ думаетъ, что для себя проживаетъ, анъ выходитъ, что для лучшаго! По сту лѣтъ… а, можетъ, и больше для лучшаго человѣка живутъ»… («На днѣ»). И когда-нибудь этотъ сверхъ-человѣкъ, эти лучшіе люди найдутъ «гармонію между собой и міромъ», создадутъ эту гармонію въ самихъ себѣ, озарятъ «весь мрачный хаосъ жизни на этой изстрадавшейся землѣ» и сметутъ съ нея «всю злую грязь? въ могилу прошлаго»… («Человѣкъ»). Все это является только преломленіемъ въ художественномъ творчествѣ Чехова и Горькаго той общепринятой позитивной теоріи прогресса, основныя положенія которой достигли крайней степени развитія въ марксистскомъ ученіи? государствѣ будущаго, Zukunftstaat'е, какъ? такой формѣ общежитія, которое установитъ на вѣчныя времена на землѣ миръ и въ человѣцѣхъ благоволеніе…
Въ теченіе долгаг? времени такой отвѣтъ на вопросы? смыслѣ жизни считался единственно возможнымъ и неопровержимымъ. Но мало-по-малу стали слышаться и единичные голоса протеста, впослѣдствіи объединившіеся въ хорѣ отщепенцевъ марксизма, въ томъ критическомъ теченіи, которое въ концѣ девяностыхъ и началѣ девятисотыхъ годовъ пришло «отъ марксизма къ идеализму». Идеализмъ рѣзко возсталъ противъ позитивной теоріи прогресса, противъ «великой концепціи Человѣчества», являющагося цѣлью прогресса, противъ всей этой шигалевщины, считающей людей средствомъ для блага немногихъ избранныхъ; и надо признать, что эта борьба идеализма съ позитивной теоріей прогресса не могла не быть побѣдоносной: слишкомъ слабы были опорные пункты этой теоріи, слишкомъ много было въ ней мѣстъ minoris resistentiae. Ha эти мѣста и обрушила свои удары идеалистическая критика. Одинъ примѣръ: человѣкъ смертенъ, но человѣчество безсмертно, слышали мы отъ позитивной теоріи прогресса.«…Но что же такое это человѣчество и отличается ли оно своими свойствами отъ человѣка?? слышимъ мы возраженія одного изъ представителей идеалистическаго теченія (въ сборникѣ „Проблемы идеализма“).? Нѣтъ, оно ничѣмъ отъ него не отличается, оно представляетъ просто большое неопредѣленное количество людей, со всѣми людскими свойствами, и такъ же мало получаетъ новыхъ качествъ въ своей природѣ, какъ куча камней или зерна по сравненію съ каждымъ отдѣльнымъ камнемъ или зерномъ. То, что позитивизмъ называетъ человѣчествомъ, есть повтореніе на неопредѣленномъ пространствѣ и времени и неопредѣленное количество разъ насъ самихъ со всей нашей слабостью и ограниченностью. Имѣетъ наша жизнь абсолютный смыслъ, цѣну и задачу, ее имѣетъ и человѣчество; но если жизнь каждаго человѣка, отдѣльно взятая, является безсмыслицей, абсолютной случайностью, то такъ же безсмысленны и судьбы человѣчества. Не вѣруя въ абсолютный смыслъ жизни личности и думая найти его въ жизни цѣлаго собранія намъ подобныхъ, мы, какъ испуганныя дѣти, прячемся другь за друга; логическую абстракцію хотимъ выдать за высшее существо…» (С. Булгаковъ, «Основныя проблемы теоріи прогресса»). Какъ бы ни относиться къ крайнему номинализму такого взгляда, но во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что возраженіе это попадаетъ въ одно изъ больныхъ мѣстъ позитивной теоріи прогресса: отсылать отъ Понтія къ Пилату, отъ человѣка къ человѣчеству? значитъ только обнаружить свое безсиліе въ рѣшеніи вопросовъ? смыслѣ жизни.
