Принимая во внимание, что к этому времени я получил сведения, что движение барона Унгерна к Мысовску потерпело неудачу и положение в Халхе складывалось не в нашу пользу, я решил, что дальнейшее мое упорство не может привести ни к чему, и потому вступил в переговоры с меркуловским правительством и японским командованием о ликвидации создавшегося положения и о готовности моей обсудить всякое предложение, которое будет мне сделано.
Для ведения переговоров во Владивосток был послан генерал-лейтенант Иванов-Ринов, исполнявший должность начальника моего Штаба в Гродеково. Переговоры необходимо было вести в спешном порядке, ибо в Гродекове был форменный голод, поэтому я инструктировал генерала Иванова-Ринова ни в коем случае не затягивать дела. Переговоры закончились переводом частей войск Гродековской группы на общее довольствие с беженцами за счет складов продовольствия во Владивостоке, на чем настояло японское командование. Но это обусловливалось непременным и немедленным моим выездом из пределов Приморья за границу. Мне пришлось подчиниться этому условию, ибо я не видел иного выхода, чтобы обеспечить свои части продовольствием и прекратить голод, царивший в Гродекове.
Отъезд мой из Гродекова осуществился 14 сентября 1921 года. В этот день была закончена моя вооруженная борьба с большевиками на родной земле; прервано дело, начатое мною примерно в то же самое время года в Верхнеудинске в 1917 году. Говорить о моих переживаниях не стоит, они должны быть понятны каждому, кто пережил крушение своих планов и мечты и кто относится к судьбам своей родины и к счастью и благополучию родного народа небезразлично.
Выезжая из Приморья, я не имел определенного пункта назначения, где предполагал бы остановиться на более или менее продолжительное время. Ближайшим местом остановки я наметил Шанхай, куда и направился через Гензан — Сеул — Японию. В Японии мне необходимо было повидаться с некоторыми друзьями из военного мира, но я не мог оставаться там на сколько-нибудь продолжительный срок времени, так как власти отказали мне в предоставлении права жительства не только на островах или в Корее, но и на территории японских концессий в Китае.
Во Владивостоке на пароход приехал проводить меня Главнокомандующий японскими экспедиционными войсками генерал Точибана, обратившийся ко мне с трогательными словами напутственного приветствия и сочувствия. Нужно было знать дух и высокую порядочность носителей заветов самураизма, к каковым принадлежал генерал Точибана, чтобы понять глубокую скорбь и искреннее сочувствие его ко мне, как к человеку, подвергшемуся изгнанию только за то, что он стремился вести борьбу с коммунизмом до конца. Этих моментов я никогда не забуду, как не забуду рыцарского благородства военной среды Японии, с каковыми отнеслись ко мне ее представители в дни крушения моей идеи и неудач на путях политической борьбы с мировым злом — коммунизмом. Независимо от изменившегося курса политики японского правительства, в то время стоявшего у власти, среди военных я встретил ту опору, которую мне могли предоставить только глубоко искренние друзья.
Гензан явился первым этапом эмигрантского периода существования как для меня, так год спустя и для всей почти российской дальневосточной эмиграции. Этот небольшой корейский порт, лежащий в глубине залива Броутона, вошел в историю дальневосточной эмиграции как первый иностранный пункт, в котором Российская национальная армия впервые выступила на трудовом фронте борьбы за право существования и за кусок хлеба насущного.
С пристани Гензана я поехал прямо на станцию, где был составлен поезд из двух классных вагонов. В этом поезде, вечером на другой день, я прибыл в Сеул в сопровождении нескольких офицеров из Штаба армии. По прибытии в Сеул меня немедленно проводили в резиденцию генерал-губернатора Кореи генерала Ооба, бывшего в дни интервенции начальником 3-й дивизий в Чите. Во дворце генерал-губернатора я встретил весьма радушный и почетный прием. Особенно тронуло меня то обстоятельство, что к обеду генерал Ооба надел на себя имевшиеся у него русские ордена. Такое отношение ко мне показывало, что, несмотря ни на что, военная среда Японии не изменила своего доброго отношения ко мне и отчетливо понимала все то зло, которое несет с собой в мир коммунизм и попытки дипломатов сговориться с его носителями.
