Между тем революционное правительство издавало одно за другим постановления, исполнение которых вело к полному развалу армию, и настаивало на срочном проведении их в жизнь. Наше Верховное командование совершенно растерялось, и вместо того, чтобы в корне пресечь попытки разложения армии сверху и настоять на полной охране воинской дисциплины суровыми мерами военных законов, оно начало заигрывать и подделываться под революционную психологию масс, чем способствовало проявлению резких выходок распоясавшихся солдат против ближайших их начальников, доходивших до зверских избиений строевых офицеров и даже убийства их, которые оставались совершенно безнаказанными. Растерянность и отсутствие гражданского мужества со стороны лиц нашего высшего командного состава с самого начала революции повело к тому, что разложение нашей армии пошло ускоренным темпом — сверху через органы революционного правительства, погрязшего в партийных дрязгах и не видевшего из-за них разверзающейся пропасти, и снизу через распущенные, деморализованные массы солдат, над разложением которых работали многие сотни платных агитаторов — агентов германского Генерального штаба, стремившегося использовать российскую революцию в своих национальных интересах.
Наконец, командир полка полковник Оглоблин, задержанный в пути революционными событиями, вернулся из отпуска и вступил в командование полком. До его приезда я держал полк без революционных нововведений, т. е. дисциплинарную власть командного состава сохранил в полном объеме устава, комитетов не вводил, отдания чести не отменял и в таком виде представил полк его командиру.
На основании прямых приказов свыше полковник Оглоблин вынужден был приобщить полк к революционным завоеваниям «самой свободной армии в мире». С его разрешения я продолжал вести собеседования с казаками, разъясняя им весь ужас происходящего безобразия, и потому революционизация полка проходила у нас спокойно и вполне лояльно. Без излишней гордости могу сказать, что казаки верили мне безгранично и шли за мной без всяких колебаний. Когда наступил момент создания корпусного Комитета 2-го Кавказскою корпуса, гарнизон Гюльпашана обратился ко мне через особую делегацию с просьбой о согласии на избрание меня представителем гарнизона в Комитет, с тем, что в своем наказе мне они укажут на весь вред для армии приказа №1 и введенных на основании его комитетов, а также на недопустимость дальнейшего существования Советов солдатских и рабочих депутатов, развивших уже в это время интенсивную деятельность по дальнейшему углублению революции.
Выборы в корпусный Комитет состоялись, и я был избран представителем от частей гарнизона Гюльпашана. Снабженный обусловленным «наказом», я отправился в Урмию, где находился Штаб корпуса, при котором собирался Комитет. Председателем Комитета был избран некий доктор Каш, о котором говорили, что он старый социалист и активный революционер времен первой революции 1905–1906 гг. На меня он произвел хорошее впечатление человека, отдающего себе ясный отчет во всем происходящем, хорошо знакомого с психологией солдатской массы и правильно оценивающего преступную работу большевистских агитаторов, шнырявших по всем участкам нашего громадного фронта, во много раз превосходившего по величине своей все фронты наших союзников и противников, взятых вместе.
Первое заседание корпусного Комитета было ознаменовано выступлением одного из делегатов с проектом увеличения жалованья солдатам. Проект предусматривал «сбережение» народной казны, а потому предлагал расход на увеличение солдатского жалованья отнести за счет сокращения жалованья офицеров. Проект предварительно рассматривался в частях группы войск корпуса и поддерживался наказом от частей этой группы, куда входили и: наши Забайкальские полки: 2-й Аргунский и 2-й Читинский. При обсуждении проекта в корпусном Комитете некоторые делегаты не только настаивали на уравнении жалованья офицерского состава и солдатской массы, но предложили потребовать от офицеров возврата «излишне полученных» за старое время денег. Это меня в конце концов взорвало, и я выступил с речью, в которой указал, во-первых, на то, что жалованье офицера в русской армии во много раз меньше жалованья, которое получают офицеры в любой иностранной армии; во-вторых, на то, что говорить об урезке офицерского жалованья не приходится, т. к. того, что получает наш офицер, едва хватает на жизнь при самой жестокой экономии; наконец, указал собранию, что корпусный Комитет не вправе обсуждать и создавать законы общегосударственного значения и что наше дело лишь высказать пожелание о том, что солдатское жалованье должно быть увеличено, а правительство само изыщет средства для выполнения этого пожелания.
