— Что же, ты хотела бы перебить мужчин?
— Нет, но я ездила бы на коне, носила бы саблю, а мужчин приставила бы к прялке и корыту.
Смеялись ее губы и глаза, смеялось все лицо.
Но Иржик хмурился.
— Так как же? Смотри туда, на гору, как хорошо они маршируют!
— Жаль, — прервал ее Иржик, — что этот капрал Лейка не знает чешского устава и все время командует по-немецки: айнс, цвай, айнс, цвай… Я видал это недавно в зале у старосты.
— Подумаешь, какое дело! Только была бы у нас гвардия… Тебе бы это тоже было к лицу. С ружьем или пикой — ты бы стал другим человеком и шагал бы по команде капрала: айнс, цвай, айнс, цвай!
Она смеялась без умолку. Сбила у него с головы шапку, запустила пальцы в волосы и стала ерошить их. А у Иржика от этого электрические искры разбегались по всему телу. Он подсел к ней ближе и положил ей руку на плечо. Она отодвинулась.
— Так ты хочешь, чтобы я стал гвардейцем?
— Не хочу, а приказываю!.. Ружье или пику в руки! Айнс, цвай, айнс, цвай!
Иржику стало не по себе. Душа у него ушла в пятки.
— Слушаюсь, иду.
Через минуту Иржик уже шагал вверх по склону холма, чтобы присоединиться к гвардейцам. Ружена посмотрела ему вслед и, надув губы, прошептала:
— Жаль Матоуша.
Долгие дни сменяли короткие ночи, и вот наступила троица.
Прилетело известие: Виндишгрец обстреливает Прагу! И в горах от села к селу вспыхнули огни: «Идем на помощь Праге!»
Этот призыв передавался от горы к горе, словно электрический ток в приемники. «К Праге!» — отозвалось и в голове Матоуша. Подавлено было мужское самолюбие, которое с особой силой проявляется тогда, когда человек чувствует себя одиноким, когда он утрачивает связь со средой, его окружающей, когда его стремления не соответствуют общим. Мужское достоинство и любовь не умерли в нем, но под влиянием великих событий отступили на второй план.
То, что для Матоуша стало радостью, несчастьем оказалось для Иржика. Раз вечером, после работы, они сидели с Руженой под ясенем.
— Так, значит, завтра у старосты будет решено, что гвардия выступит вся, как один человек.
— Я знаю. — Иржик подавил вздох.
— Конечно, ты пойдешь тоже?
Он ответил после паузы:
— Пойду.
— Почему ты говоришь так нерешительно?
— Оттого, что нужно будет расстаться с тобой.
— Ведь ты вернешься… Оставаться дома, когда все остальные уйдут! Это позор!
Он машинально повторил:
— Позор.
— Хорошенько приготовься к походу… Тебе дали ружье?
— Я научился стрелять, но мне дали не ружье, а копье, и то ржавое.
— Погоди. У отца на чердаке под крышей спрятано старое ружьишко еще с той поры, когда он молодым охотился в господском лесу.
Ружена побежала домой и вскоре появилась с ружьем в руках. Отец вышел вместе с ней.
— Это, — объяснял он, — старое солдатское ружье. Я купил его давным-давно тайком от стражника… Ружена, нет ли у нас сала или жира?
Она принесла. Отец смазал ружье, продул ствол, шомполом прочистил все внутри. Дочь помогала счищать ржавчину.
— Так, — сказала Розарка, держа в руке ружье, — теперь все в порядке.
— Это, — добавил старик, — ружье для пуль, но его можно заряжать и дробью. Возьмите побольше пакли для патронов, про запас.
— Пакли… пакли… — вздыхал про себя Иржик.
— Ну, дай вам бог здоровья, счастливого возвращения, — попрощался старик и ушел домой.
Они остались вдвоем. Ружена возилась с ружьем, приложила его к щеке и прицелилась в ворону, летящую над избой.
— Батюшки, для меня оно слишком тяжело… Для солдата подходяще, но не для женщины… На, возьми… Ну, встань-ка да покажи, как ты будешь шагать с ружьем на плече.
Он встал. Ружена дала ему в руки ружье.
— Зайди еще завтра показаться. Я сварю тебе парочку крутых яиц, чтобы ты не проголодался… А теперь — покойной ночи!
Ружена проводила его взглядом. И он не спеша поплелся к своему домику, вспоминая, что читал где-то, будто для сохранения жизни страх столь же необходим, как и храбрость. Он размышлял о своем страхе, как мудрец о проблемах вселенной. Думал о том, как он струсит перед матерью, когда она увидит его с ружьем.
— Господи Иисусе, что это ты тащишь? — спросила она, как только сын вошел в дом.
— Вы же видите… Старое ружье…
