Познакомившись с этими образчиками, мы не станем более удивляться тому, что критическая критика предлагает нам еще «разъяснение» предложения, которому она сама приписывает «популярность способа выражения». Ибо она «вооружает свои глаза органической силой, способной пронизать хаос». И здесь мы должны признать, что даже «популярный способ выражения» критической критики не может остаться не понятым. Она видит, что путь литератора, по необходимости, должен оставаться кривым, если только субъект, вступающий на этот путь, недостаточно силен для того, чтобы выпрямить его, и поэтому она, вполне естественно, приписывает писателю «математические операции».
Само собой разумеется, – и история, доказывающая все, что само собой разумеется, доказывает также и это, – что критика становится массой не для того, чтобы остаться массой, а для того, чтобы спасти массу от ее массовой массовости, т.е. – возвысить популярный способ выражения массы до критического языка критической критики. Самой низшей ступенью унижения было изучение критикой популярного языка массы и переработка этого грубого жаргона в напыщенную стилистику критически критической диалектики.
►(К. Маркс и Ф. Энгельс. Святое семейство. – Там же, 25 – 27 // 2, 9 – 11.)
95
Обыкновенный человек не предполагает, что сказал что-то особенное, когда говорит, что существуют яблоки и груши. Но философ, выразив эти существующие вещи в спекулятивных терминах, сказал нечто необыкновенное. Он совершил чудо: из недействительной рассудочной сущности «плод вообще» он произвел действительные существа природы – яблоко, грушу и т.д., т.е. он из своего собственного абстрактного рассудка, который представляется ему абсолютным субъектом, вне его лежащим, в данном случае «плодом вообще», создал эти плоды. Всякое существование, которому он дает выражение, представляется ему результатом его собственного творческого акта.
Само собой разумеется, что спекулятивный философ лишь потому способен проявлять такое беспрерывное творчество, что он общеизвестные, созерцаемые в действительности свойства яблока, груши и т.д. выдает за открытые им определения, давая тому, что может быть создано исключительно абстрактным рассудком, именно – абстрактным рассудочным формулам, названия действительных вещей и принимая свою собственную деятельность, проявляющуюся в том, что он сам переходит от представления яблока к представлению груши, за самодеятельность абсолютного субъекта, «плода вообще».
На спекулятивном языке операция эта означается словами: понимать субстанцию как субъект, как внутренний процесс, как абсолютную личность. Такой способ понимания составляет отличительный признак гегелевского метода.
►(Там же, 81 – 82 // 2, 65 – 66.)
96
Томас Карлейль – единственный английский писатель, на которого немецкая литература оказала прямое и очень значительное влияние. Уже из одной вежливости немец не может пройти без внимания мимо его произведений.
На последнем произведении Гизо мы могли убедиться, что талантливые люди буржуазии находятся на ущербе. В лежащих перед нами двух брошюрах Карлейля мы видим упадок литературного гения, столкнувшегося с обострившейся исторической борьбой, которой он старается противопоставить свои непризнанные, непосредственные, пророческие вдохновения…
Стиль Карлейля таков же, как и его идеи. Это – прямая, насильственная реакция против современно-буржуазного английского ханжеского стиля, напыщенная банальность которого, осторожная многословность и морально-сантиментальная, безысходная скука перешли на всю английскую литературу от первоначальных творцов этого стиля – образованных лондонцев. В противоположность этой литературе Карлейль стал обращаться с английским языком как с совершенно сырым материалом, который ему приходилось наново переплавить. Он разыскал устарелые обороты и слова и сочинил новые выражения по немецкому образцу, в частности по образцу Жан-Поля Рихтера. Новый стиль был часто велеречив и лишен вкуса, но нередко блестящ и всегда оригинален. И в этом отношении «Latter-Day Pamphlets» обнаруживают заметный регресс.
