О приютах и мухах - страница 26

— Это ты ее завернул? — Будто не может в это поверить.

Потом он передает что-то по рации — я не все разбираю, — что-то вроде сообщения, что обнаружено тело, женщина, и нужен фургон. Второй полицейский к этому времени тоже заходит в дом: кажется, и его начинает тошнить. Потом все четверо выходят и закрывают дверь. Врачи направляются к машине скорой и околачиваются возле нее, будто чего-то ждут, а полицейские спускаются с крыльца и останавливаются на тротуаре. Один достает небольшой блокнот и начинает задавать мне вопросы.

Он спрашивает, что случилось с мамой и где был я, нашел ли я ее только сегодня, где мой папа, потом еще раз спрашивает про полиэтилен и почему я ее завернул. Я рассказываю ему, что случилось шесть дней назад и почему я не звонил. Полицейские переглядываются, будто это одна из тех невероятных историй, которые можно рассказать в участке, а потом один из них возвращается к своим записям. Я не говорю им ни о плохом обращении, ни о пьянстве, ни о том, что мама хотела, чтобы меня у нее не было. Я не упоминаю ни об Ингрид, ни о том, как провалил конкурс, потому что у меня сдали нервы, ни о греке, который выставил цену в два доллара за колу, когда все вокруг умирают от жары.

Вокруг постепенно начинают собираться любопытствующие: одни показывают пальцами и выражают догадки, другие смотрят молча. Я вижу: полицейские не знают, что делать и как себя со мной вести — как с преступником или как с несчастным ребенком, оставшимся без родителей. Наконец один из них говорит, что мне нужно пройти с ним, и берет меня за предплечье, не жестко и не грубо, но достаточно твердо, чтобы дать понять: кроме как с ним, я никуда пойти не могу.

Когда полицейский подводит меня к своей патрульной машине, мистер Артуэлл улыбается мне со своего мятно-зеленого кресла. Мягкой, понимающей, оптимистичной улыбкой. Будто он знает, что, несмотря на мою ситуацию, жизнь еще только начинается. Мистер Артуэлл кричит, продолжая улыбаться: 'Ты сможешь, Дэнни! Ты сможешь!' Это мантра, которую я буду повторять в последующие годы. А потом поднимает пиво и делает долгий глоток.

Полицейский открывает заднюю дверцу, берет мой ранец, ждет, пока я сяду, и захлопывает ее. Автомобиль уже заведен, и когда я чувствую запах горячего винила, то понимаю, что не сидел в машине уже минимум год, а то и два. У мамы машины не было, а все, что нам было нужно, находилось поблизости.

Полицейский бросает мой ранец внутрь через открытое окно со стороны пассажирского сиденья, просовывает руку в машину и включает кондиционер, а потом отходит к скорой, где другой полицейский совещается с врачами.

Растущая толпа пялится на меня, когда я сижу в той же клетке, что и убийцы с насильниками; в основном люди смотрят с печалью и сочувствуем, некоторые с равнодушием, только высказывают предположения, виновен ли я в чем-то или нет и почему я тут сижу, если невиновен. Я как кровожадный зверь на выставке.

Держитесь подальше, ребята. Не дразните зверя. Не подходите к стеклу. И пожалуйста, не кормите его, особенно черничными 'Поп-тартс'. Не то он увидит, что вы умерли, и завернет в полиэтилен, пока в вас будут копошиться личинки.

Боковым зрением я вижу, как по ступенькам крыльца поднимается несколько полицейских. Загорелая женщина на каблуках и в гигантских солнцезащитных очках, окруженных густыми кучерявыми волосами, выбегает наружу. Она что-то кричит и поднимает суматоху. Но из-за шума кондиционера и двигателя я не разбираю что. Полицейские подхватывают ее и усаживают на ступеньки. Все трое, толкаясь на скрипучих досках, стараются прикрывать себе рты и зажимать носы.

Полицейские держат женщину, а она кричит все громче и громче и, будто кошка, которую с головой окунули в воду, дико от них отбивается: вырывается у них из рук, пинает их по ногам.

А потом я слышу — так же отчетливо, как гудок поезда возле моего дома:

— Дэнни! ДЭННИ!

Это тетя Санни, калифорнийская мечтательница собственной персоной, безумно озирается по сторонам. Она замечает меня на заднем сиденье и бежит в мою сторону, в глазах у нее отражается душевная боль. Она тянет заднюю дверцу автомобиля на себя, но полицейский не позволяет ее открыть: он просит тетю Санни сохранять спокойствие, уверяет, что они все выяснят, при этом через слово называя ее 'мэм'. Тетя Санни кричит, сквернословит и требует открыть дверь и сиюминутно меня выпустить. Она стучит по кузову ладонями, и ее тяжелые металлические браслеты лязгают о машину. Потом крепко толкает полицейского локтем в живот, и тот отпускает дверь. Тетя Санни открывает ее и забирается на заднее сиденье ко мне, обнимает, треплет меня за щеки и приглаживает чрезмерно ровную челку, оглядывая меня сверху донизу, желая убедиться, что со мной все хорошо. И пытается убедить меня, что все в порядке.