О! как чисты все, без изъятия, дни твои,
Элис!
Молча у голой стены
тишина голубая оливы склонилась,
старца смутная песня тихо угасла.
Челн золотой,
твое сердце, о Элис,
как в небесах одиноких он тихо качаем!
2
Нежные колокольные звоны Элиса грудь наполняют,
когда вглубь черной подушки голова его вечером никнет.
Лазоревый зверь одичалый, раненый, кровоточит
молча в терновника чаще.
Дерево, в темную желть погружаясь, стоит одно на отшибе;
голубые плоды его падают с веток пустынных.
Знаки и звезды чуть слышно
тонут в водах вечерних.
А за Холмом уже зимы, может быть, наступили.
Голуби голубые
по ночам пьют и пьют пот холодный,
что по лбу хрустальному Элиса струится.
Но поет и поет
возле черных стен
одинокий Господа ветер.
Просветление
Едва вечереет, как
голубеющий лик тебя покидает неслышно.
Птичка поет в ветвях тамаринда.
Кроток монах,
сложивший свои отжившие руки.
Белый ангел настигает Марию.
Ночи венок
из фиалок, жита и пурпурных гроздьев –
вот он, год созерцателя.
У ног твоих
разверзаются тотчас могилы умерших,
едва укрывается лоб твой в рук серебро.
Молча живет
на губах твоих месяц осенний,
пьяный от смутного пенья маковых соков.
Цветок голубой
тихо поет в камнях пожелтевших.
Гроза
Как дики́ эти горы,
печаль орлов высока.
Над каменной пустошью
облака золотые дымятся.
Тишиной вековечною ведают сосны.
Вдоль пропасти края – черные овцы.
Там, где внезапно
синева непривычная молкнет –
нежное шмелей гуденье.
О безмолвья зеленый цветок!
Упоённо как в сказке пьешь
эту духов неведомость, ручья первобытность,
мрак, сквозь ущелья
бьющий стремительно!
Блуждает по страшным площадкам
белизна голосов,
по террасам в разрывах –
отцовский карающий гнев,
плач материнский и зовы,
военные кличи мальчишек златые,
и Нерожденное здесь же,
в слепых глазах его – вздохи.
О боль, созерцания пламя
великой души!
И вот уж сверкание розовосмертное молний
в зареве сосен поющем,
в смятенности черной коней и возничих.
Магнетический хлад
овевает гордую эту вершину.
Как пылающа Божья тоска
в кипени гнева!
Страх, о змея ядовитая,
сгинь чернотою в камнях!
Слезы диких потоков,
неситесь, неситесь!
Буря жалости, грома угрозы
вторят по кругу
в снежных вершинах.
Огнь очищенья
в истерзанной но́чи.
Ночь
Пою вас, пропасти в скалах глухие,
В буре ночной
Взмывающие вверх уступы;
Серые башни и за́мки
Шутовством бесовски́м перекрыты,
Огненно-красным зверьем,
Папоротников шуршанием, пихт,
Хрустальным свеченьем цветов.
Му́ка без края –
Охота на Бога
В обществе кроткого Духа,
Чьи вздохи – во тьме водопада,
В кипенье форели.
В пожарах народов
Всё золото напрочь сгорает.
От черных утёсов
Вниз мчится, упившись смертельно,
Багровая ветра невеста, шквальная буря,
Волна голубая
Глетчера
И колокол
Мощно гудящий –
Тот, что в долине:
Огонь и проклятья
И смутные
Сны сладострастья,
Окаменевшей главою
Ты небо, небо штурмуешь.
Сердце
Дикое сердце в лесу поседело;
О темный страх,
Смертный:
В сером облаке
Золото умирает.
Ноябрьский вечер.
У голых ворот бойни –
Толпа бедных женщин;
В каждый короб –
По куску потрохов и мясных отбросов;
Омерзительность пищи!
Вечера голубой голубь
Не принес примиренья.
Смутный зов трубы
Сквозь влажно-золотую
Листву вязов,
Разодранное в клочья знамя,
Дымящееся кровью,
В дикой тоске
В даль вслушивается некто.
О! в бронзовом веке
Погребают всегда на закате.
Из темных сеней
Золотой силуэт показался
Девушки юной,
Провожатые ей – бледные луны;
Осенний хутор,
Черные ели,
Вы сломлены в буре ночной,
Крута ты, твердыня.
О сердце,
Уходишь в мерцание снежного хлада.
В снегу
(Посвящение в Ночь. 1-я редакция)
Наполняться истиной –
Сколько боли!
Последний экстаз –
Вплоть до смертного мига.
Зимняя ночь –
О монашенка, как ты чиста!