О поэтах и поэзии: Гёльдерлин. Рильке. Тракль - страница 71

Шрифт
Интервал

стр.

О! как чисты все, без изъятия, дни твои,

Элис!


Молча у голой стены

тишина голубая оливы склонилась,

старца смутная песня тихо угасла.


Челн золотой,

твое сердце, о Элис,

как в небесах одиноких он тихо качаем!

2

Нежные колокольные звоны Элиса грудь наполняют,

когда вглубь черной подушки голова его вечером никнет.


Лазоревый зверь одичалый, раненый, кровоточит

молча в терновника чаще.


Дерево, в темную желть погружаясь, стоит одно на отшибе;

голубые плоды его падают с веток пустынных.


Знаки и звезды чуть слышно

тонут в водах вечерних.


А за Холмом уже зимы, может быть, наступили.


Голуби голубые

по ночам пьют и пьют пот холодный,

что по лбу хрустальному Элиса струится.


Но поет и поет

возле черных стен

одинокий Господа ветер.


Просветление

Едва вечереет, как

голубеющий лик тебя покидает неслышно.

Птичка поет в ветвях тамаринда.


Кроток монах,

сложивший свои отжившие руки.

Белый ангел настигает Марию.


Ночи венок

из фиалок, жита и пурпурных гроздьев –

вот он, год созерцателя.


У ног твоих

разверзаются тотчас могилы умерших,

едва укрывается лоб твой в рук серебро.


Молча живет

на губах твоих месяц осенний,

пьяный от смутного пенья маковых соков.


Цветок голубой

тихо поет в камнях пожелтевших.


Гроза

Как дики́ эти горы,

печаль орлов высока.

Над каменной пустошью

облака золотые дымятся.

Тишиной вековечною ведают сосны.

Вдоль пропасти края – черные овцы.

Там, где внезапно

синева непривычная молкнет –

нежное шмелей гуденье.

О безмолвья зеленый цветок!


Упоённо как в сказке пьешь

эту духов неведомость, ручья первобытность,

мрак, сквозь ущелья

бьющий стремительно!

Блуждает по страшным площадкам

белизна голосов,

по террасам в разрывах –

отцовский карающий гнев,

плач материнский и зовы,

военные кличи мальчишек златые,

и Нерожденное здесь же,

в слепых глазах его – вздохи.


О боль, созерцания пламя

великой души!

И вот уж сверкание розовосмертное молний

в зареве сосен поющем,

в смятенности черной коней и возничих.

Магнетический хлад

овевает гордую эту вершину.

Как пылающа Божья тоска

в кипени гнева!


Страх, о змея ядовитая,

сгинь чернотою в камнях!

Слезы диких потоков,

неситесь, неситесь!

Буря жалости, грома угрозы

вторят по кругу

в снежных вершинах.

Огнь очищенья

в истерзанной но́чи.


Ночь

Пою вас, пропасти в скалах глухие,

В буре ночной

Взмывающие вверх уступы;

Серые башни и за́мки

Шутовством бесовски́м перекрыты,

Огненно-красным зверьем,

Папоротников шуршанием, пихт,

Хрустальным свеченьем цветов.

Му́ка без края –

Охота на Бога

В обществе кроткого Духа,

Чьи вздохи – во тьме водопада,

В кипенье форели.


В пожарах народов

Всё золото напрочь сгорает.

От черных утёсов

Вниз мчится, упившись смертельно,

Багровая ветра невеста, шквальная буря,

Волна голубая

Глетчера

И колокол

Мощно гудящий –

Тот, что в долине:

Огонь и проклятья

И смутные

Сны сладострастья,

Окаменевшей главою

Ты небо, небо штурмуешь.


Сердце

Дикое сердце в лесу поседело;

О темный страх,

Смертный:

В сером облаке

Золото умирает.

Ноябрьский вечер.

У голых ворот бойни –

Толпа бедных женщин;

В каждый короб –

По куску потрохов и мясных отбросов;

Омерзительность пищи!

Вечера голубой голубь

Не принес примиренья.

Смутный зов трубы

Сквозь влажно-золотую

Листву вязов,

Разодранное в клочья знамя,

Дымящееся кровью,

В дикой тоске

В даль вслушивается некто.

О! в бронзовом веке

Погребают всегда на закате.


Из темных сеней

Золотой силуэт показался

Девушки юной,

Провожатые ей – бледные луны;

Осенний хутор,

Черные ели,

Вы сломлены в буре ночной,

Крута ты, твердыня.

О сердце,

Уходишь в мерцание снежного хлада.


В снегу

(Посвящение в Ночь. 1-я редакция)

Наполняться истиной –

Сколько боли!

Последний экстаз –

Вплоть до смертного мига.

Зимняя ночь –

О монашенка, как ты чиста!

Пауль Целан

Тюбинген, январь[48]

В слепоту пере-

убежденные глаза.

Их – «Загадка – то,

что истекло из Рейна»,[49] их

воспоминание о

плывущей гёльдерлиновской башне, чайками

окруженной, их посвистом.


Визиты Шрайнера[50] к затонувшему,

при этих его

выныривающих словах:


когда бы пришел,

когда бы пришел человек,

когда бы пришел ныне в мир человек

со светящейся бородой

патриарха:

все, что он смог бы,

заговори он о нашем

времени, все, что он

смог бы,

это лепетать и лепетать,

непре-, непре-

рывнорывно.

(«Паллакш. Паллакш.)[51]

«Ничейная Роза», 1961


стр.

Похожие книги