О Набокове и прочем - страница 193

Из всех чернокожих зоилов, сплясавших вокруг Стайрона танец скальпа, лишь один приблизился к истине, когда заявил, что роман больше говорит о психологии автора, чем «о сердце, душе и сознании негритянского революционера Ната Тернера»440.

Действительно, несмотря на то, что проникновение в сознание чернокожего раба и попытка взглянуть на мир его глазами и сделали «Признания Ната Тернера» уникальным явлением в истории американской литературы (даже Фолкнер предпочитал изображать своих чернокожих героев «со стороны» или в объективной повествовательной манере, но не «изнутри»441), образ мятежного проповедника был интересен Стайрону постольку, поскольку позволял «пройти сквозь время и пространство, чтобы до некоторой степени раскрыть самого себя»442 и осмыслить общезначимые свойства человеческого «я». А благодаря этому образ главного героя да и произведение в целом способны вызвать живой отклик и трепет узнавания и у российского читателя, мало озабоченного расовыми конфликтами между белыми и черными американцами.

Поверх сюжетно-событийной канвы исторического романа Стайрону удалось создать величественную поэму о несчастной, заблудшей человеческой душе, восставшей против «беспросветной реальности несвободы» и потерпевшей жестокое нравственное поражение, ибо нельзя отстоять собственную человечность за счет ее отрицания в других. Среди реалистически выписанных декораций американского захолустья разыгрывается метафизическая трагедия, главными движущими силами которой становятся не расовые и социальные антагонизмы, а нравственные и философские антиномии, обрекающие любого мыслящего человека на мучительный выбор между многими жизненными правдами и поиск конечных, абсолютных истин.

Одну из них – «Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога» – пусть и с опозданием, уже перед лицом вечности, осознал стайроновский бунтарь. Что ж, будем признательны за это и ему, и его создателю…

Будем признательны и переводчику: благодаря ему среди пестрого переводного хлама появилась книга, напоминающая нам о том, какой должна быть настоящая литература, неподвластная политической конъюнктуре, диктату рынка и скучным безумствам моды.

«Диктатор – это единственный законченный типологический образ, который дала Латинская Америка», – со знанием дела утверждал когда-то Габриэль Гарсиа Маркес443. В самом деле, мало кто из крупных латиноамериканских писателей прошел мимо вечно животрепещущей темы: деспот и зачарованные его абсолютной властью подданные.

В начале семидесятых во время конференции латиноамериканских писателей то ли Гарсиа Маркеса, то ли Карлоса Фуэнтеса осенила необычная мысль: создать книжную серию «Отцы родины», посвятив ее наиболее колоритным тиранам Латинской Америки: «Каждый известный к тому времени романист должен был писать о диктаторе своей страны. <…> Мигель Отеро Сильва взялся написать о Хуане Висенте Гомесе, Хулио Кортасар хотел писать о трупе Эвиты Перон, Карлос Фуэнтес – о Санта-Ана, Алехо Карпентьер – о Мачадо, Хуан Бош – о Трухильо, Аугусто Роа Бастос – о докторе Франсиа…»444 Далеко не все авторы воплотили свои замыслы, и многие «пламенные реакционеры» Латинской Америки остались без жизнеописаний, однако идея не повисла в воздухе. Практически одновременно на свет божий появились «Превратности метода» (1974) Карпентьера, «Осень патриарха» (1975) Гарсиа Маркеса, «Я, Верховный» Роа Бастоса (1974) – уже этого достаточно, чтобы считать задуманную серию состоявшейся. А совсем недавно, в 2000 году, серия пополнилась еще одной книгой. Знаменитый перуанский прозаик Марио Варгас Льоса (после неудачных для него президентских выборов 1990 года – гражданин Испании), и раньше обращавшийся к социально-политической проблематике (например, в романе 1969 года «Разговор в “Соборе”»), написал «антидиктаторский» роман, посвященный доминиканскому диктатору Рафаэлю Леонидасу Трухильо Молине (1891–1961)