– А–а, Яков пришел, тоже квартиру хочешь?
– Хочу!
Председатель профкома был удивлен такой наглостью.
– Так ты же в очереди не стоишь!
– Встану. У нас четверо детей, мне полагается пятикомнатная квартира, я в институте один такой многодетный.
– Так вы же не женаты!
– Женимся, долго ли.
– Ну вот женишься – тогда и приходи, если квартиру не заберут.
На следующий день мы с Риммой понесли заявление в ЗАГС. Пришлось ждать несколько недель до назначенной даты.
Церемония была недолгой, гостей мы не звали – только мы да свидетели. Уже став мужем и женой мы вышли на главную пешеходную улицу Черновиц. Сияло солнце, небо было синее-синее, воздух был наполнен запахом близкого лета.
– Ну теперь в паспортный стол, – деловито сказала Римма.
– Так и пойдешь в свадебном платье с фатой?
– А где же здесь переодеться, прямо на улице? Пошли, здесь недалеко.
И мы пошли по красивой, вымощенной брусчаткой и переполненной людьми улице. Многие мужчины останавливали свой взгляд на Римме, ее зеленые глаза и ямочки на щечках, стройная фигура и длинные черные волосы делали ее похожей на юную девочку. Да она и была молодой – 26 лет, на 9 лет моложе меня.
В паспортном столе нас ждала очередь. Теща, у которой там работали знакомые, куда–то зашла с нашими документами, недовольная очередь критически разглядывала нас.
– Куда спешить–то?, пришли бы хоть после брачной ночи, а то вдруг не понравится, так что – опять выписываться! – с притворным участием спросила пожилая женщина.
Римма густо покраснела.
– Нам нужно срочно в очередь на квартиру встать, – попробовал я объяснить.
– Я тоже такой, как она, была, когда в очередь становилась, – ответила женщина, – до сих пор жду. Не спеши, девка, быстро только дети делаются…
– А–а, молодожен пришел, – радостно встретили меня в профкоме, – а квартира то тю–тю, ушла к другому. Становись в очередь, лет через 15 может еще пришлют.
Я даже не был сильно удивлен:
– Неужто нашлась еще одна многодетная семья?
– Кто надо, тот и нашелся.
Знакомая история, как обычно – где не хватило детей, заменили деньгами.
Меня вызвали в профком через месяц:
– Квартира твоя… Деньги есть?
Что–то у них не сработало, то ли начавшаяся перестройка спутала карты, то ли еще что–то не получилось, но квартиру швырнули мне – на, подавись.
не разлучаются …
Осенью 88–го года мы с Риммой подали в суд, пытаясь лишить отцовства ее бывшего мужа, который был в заключении. Таким образом мы рассчитывали открыть Римме и ее детям дорогу на Запад. Но, несмотря на перестройку, увидев мою еврейскую физиономию, суд нам отказал.
В январе 1989 года мы вселились в новую квартиру.
В нашей квартире было холодно, отопление чуть грело, мы были единственные, кто вселился вскоре после сдачи дома. Мы торопились зажить, наконец, одной семьей, но делали это по инерции, понимая, что судьба вскоре разлучит нас.
Дети радостно топали по коридору, делили комнаты, восхищались лоджиями, ванной и двумя туалетами. Мы стояли у окна своей спальни – нашей спальни! – судорожно вцепившись друг в друга. Римма не плакала, но глаза ее были полны слез.
– Я тебя не держу, – говорила она, – я все понимаю, ты видел много обид и горя в этой стране и ты хочешь лучшей жизни своим детям.
– Но я тебя люблю, – твердил я, – я люблю тебя, я хочу тебя, я не хочу жить без тебя…
Внезапно мы очутились в кровати, она сидела, держа мою голову на коленях, я вдыхал запах ее тела, целовал ее грудь и соленные слезы капали мне на лицо.
Я уезжал в июне 89–го года. Оставил Римме кооперативную квартиру со всей обстановкой. Мне едва хватило денег уплатить за лишение меня гражданства и на обмен валюты.
Мы расставались на переполненном вокзале в Чопе. Мои дети – снова «мои», не «наши» – боязливо жались к нам, стараясь прикоснуться к ее руке. Толпа пассажиров толкала нас в разные стороны, но мы этого не замечали. Поцеловав детей, она обняла меня, ее пухлые губы были сухими и горячими, глаза полны слез, которые она старалась удержать. Она отстранилась и сказала:
– Иди, поезд уйдет…
Я повернулся, взял детей за руки и, пошатываясь, пошел в то неведомое, что начиналось за дверью, у которой стояли пограничники.
