Поначалу он обосновался в «Челси», в том самом отеле на Западной тридцать третьей улице, где они жили вместе с Сарой, где она так скучала и который ей так не нравился. Очевидно, что он не планировал ничего менять в своей жизни — и, хотя это стоило изрядных затрат, сохранил за собой и «Челси», и «Каледонию». Непонятно, правда, почему он сразу не вернулся в привычную «Каледонию», а остановился «у жены».
Однако возвращение в Нью-Йорк не улучшило настроения писателя. Тогда же он сказал одному из своих друзей: «Нью-Йорк теперь не так расположен ко мне, как бывало прежде». Но он, конечно, любил этот город и, в том же разговоре, заметил: «Нью-Йорк… безбрежен… в нем есть всё… горы и потоки, холмы и долины. Все нарциссы весенних лугов цветут здесь. В одном квартале Нью-Йорка больше поэзии, нежели в двух десятках ромашковых полей»[328].
Самочувствие писателя продолжало ухудшаться. 15 апреля (то есть меньше чем через месяц после возвращения из Северной Каролины) в письме одному из приятелей О. Генри признавался: «Я было думал, что со мной не всё так уж и плохо, и потому около месяца назад вернулся в Нью-Йорк, а теперь почти всё время провожу в постели». На него навалилась ужасная слабость. Он почти ничего не мог делать самостоятельно. Причем, что удивительно, в теперешнем состоянии он был склонен винить прежде всего именно свой отдых: «Там было слишком просторно и слишком много свежего воздуха». Он повторял: «Всё, что мне нужно, это квартира с паровым отоплением без вентиляции и отсутствие физической нагрузки»[329]. Но оказалось, что ни «паровое отопление», ни «отсутствие вентиляции», ни даже «отсутствие физической нагрузки» не способны вдохнуть в него силы — скорее наоборот.
К докторам он по-прежнему не обращался. Надеялся, что отлежится и всё пройдет само собой? Или это был фатализм человека, который всегда полагался на обстоятельства, судьбу, «бога из машины»? Скорее всего, так и было.
Через неделю или две по приезде в Нью-Йорк он узнал, что у его приятельницы Анны Партлан на днях умер отец. Он позвонил ей. Позднее она вспоминала, что была благодарна О. Генри за звонок — он поддержал ее, но в то же время разговор произвел немного странное впечатление. «Он позвонил и стал расспрашивать, каково это, когда кто-то близкий уходит». Спрашивал, «оставил ли он после себя долги или был свободен от материальных обязательств? Как он уходил? Был ли спокоен? А затем внезапно выдохнул, почти простонал: “О, я не хочу умирать. Я совершенно утонул в обязательствах”. Потом как-то притих и вновь стал расспрашивать, как папа чувствовал себя накануне кончины»[330].
В апреле из печати вышла очередная (уже девятая по счету) книга О. Генри — новеллистический сборник «Деловые люди». Она оказалась последней из тех, что писателю довелось увидеть при жизни.
Последним рассказом, который он сочинял, да так и не закончил, оказалась история под названием «Снежный человек». Это «западный» рассказ — повествование о том, как несколько совершенно разных по характеру и привычкам людей — трое мужчин и одна женщина, — застигнутых снежной бурей где-то на просторах Дальнего Запада, в районе «Большой Затерянной Реки», вынужденно оказались в обществе друг друга и что из этого получилось.
О. Генри сочинял рассказ для журнала «Хэмптон». Он работал над ним несколько недель и всё никак не мог завершить. А редакция, как всегда, торопила. Писатель, видимо, чувствовал, что в обозримом будущем закончить вещь у него не хватит сил, и поэтому, по собственной инициативе (и, возможно, при «содействии» редакции), пересказал по телефону сюжет другому автору (кстати, он сам его выбрал) — Гаррисону М. Лайонзу. Произошло это буквально за несколько дней до кончины О. Генри. Конечно, он совершенно не предполагал, что это будет последний текст в его жизни. Но вышло, увы, именно так, а не иначе. Г. М. Лайонз закончил рассказ (по его словам, О. Генри успел сочинить менее четверти текста).
Принято считать, что соавтор в точности выполнил все инструкции мэтра. Но в это не верится. Не так писал О. Генри — все его тексты короче, энергичнее, да просто талантливее.
