Такая трогательная готовность наших высокопоставленных военных выполнить требования правозащитников, безусловно, изумляет. Однако обсудим это позже — а пока остановимся на этом, «благополучно отмененном» явлении армейской жизни (тем более, что в целом российские офицеры, как и военные прокуроры, восприняли отмену гауптвахты, мягко говоря, без всякого восторга, и практически с момента отмены не прекращаются попытки «вернуть ее на место»; подтверждения легко найти в интернете).
Среди солдатских баек истории типа «А вот какая у нас была гауптвахта!..» играют довольно заметную роль. Часть из них попала на страницы перестроечных изданий на пике интереса к «армейской» тематике. Сам я в свое время, еще будучи студентом психфака МГУ, опросил (то есть провел глубинные интервью) с примерно четырьмя десятками студентов родного Университета и еще нескольких ВУЗов, прошедшими армейскую «школу жизни» в период 1985–1989 гг. Парни отслужили буквально где угодно и как угодно — во всех родах войск и во всевозможных местностях. В моей «коллекции» — связисты, артиллеристы, матросы, подводники, пограничники, ПВО-шники, обслуга аэродромов, «военные советники», стройбатовцы и т. д.; рядовые, ефрейторы, сержанты и старшины; проходившие службу в Москве, за Полярным Кругом, на границе с Китаем, в пустыне Гоби, на Кубе, в ГСВГ, в Венгрии, Польше и, конечно же, в Афганистане. Материалы опроса легли в основу моей дипломной работы «Групповая динамика в группах принудительного членства». В дальнейшем изложении я буду часто опираться на данные, полученные в результате этих интервью…
Итак, гауптвахта! Откровенно говоря, от некоторых «живописных подробностей» буквально холодеет кровь в жилах. Не все опрошенные перенесли все «прелести» «губы» (так солдаты часто называют гауптвахту) так сказать, «на собственной шкуре», они часто опирались в своих рассказах на «страшилки», популярные в их воинских частях. Однако образ тут не менее важен, чем опыт.
Вот он, обобщенный «портрет» Губы: солдаты на «губе», к примеру, могли содержаться в нарочно неотапливаемых камерах, когда на улице температура зашкаливает за 30 градусов мороза; их также запирали в специальный карцер без какой-либо мебели. — сидеть или лежать запрещалось; в некоторых (очевидно, продвинутых в инженерном отношении) «внутренних тюрьмах» по стенам камеры пускались непрерывные потоки ледяной воды — затем, чтобы никому не пришло в голову прислоняться к стене и тем самым непозволительно расслабляться.
По-своему забавен рассказ о «веселом» прапорщике — начальнике армейской гауптвахты на Кольском полуострове. Он славился тем, что любил лично прибыть рано утром к арестованным солдатам и зычно крикнуть: «Ну что, студенты?! Разбирайте карандашики — и идем извлекать квадратный корень!» После чего все арестанты шли «в чисто поле», где при помощи ломов должны были по 10–12 часов в сутки раскалывать огромные валуны на камни поменьше. Обломки, что примечательно, были никому не нужны, камни кололи как бы «на всякий случай».
Подъем на «губе» официально на час раньше, чем у прочих солдат — в 5, а не в 6 утра. Особая статья — охрана «губы», о которой ходили истории почище, чем о пресловутом «вологодском конвое». Солдаты одной из частей, к примеру, с ужасом передавали друг другу, что охрана гауптвахты любит ни с того ни с сего врываться в камеры, строить арестантов и избивать любого из «непонравившихся», причем частенько экзекуции происходят по несколько раз за ночь. А другие «охранники», другой «губы» развлекались иначе — любили, опять же среди ночи, направлять в камеры струи ледяной воды из брандспойта, буквально «смывая» спящих людей с коек. Все это, естественно, под веселый смех…
На самом деле, в солдатских байках предстает довольно полный перечень известных, описанных в различных международных конвенциях пыток: тут и пытка холодом (неотапливаемые камеры), и лишение сна (ночные «побудки» и сокращение собственно времени на сон), и такая «популярная» в годы Второй Мировой пытка, описанная еще в Женевской конвенции, как «принуждение к заведомо бессмысленному и тяжелому физическому труду». А также элементарные избиения и унижения человеческого достоинства… Характерный момент — самими рассказчиками неявно подразумевалось, что жаловаться куда бы то ни было бесполезно; «губа» такая, потому что разве может она быть иной?
