В городах говорят на "riksmal", это стародатский язык, исторический, официальный и литературный.
Язык крестьян-старонорвежский, "landsmal", но и на нем говорит только сельское население юго-запада страны, к тому же он еще искусственно обработан.
Фактически же в деревнях говорят на полудюжине разных "лансмолей", в каждой долине есть свой.
Кроме того, существует движение за "bymal", его приверженцы стремятся слить воедино оба эти языка;[ ...слить воедино оба эти языка... - В настоящее время в Норвегии два практически близких друг другу государственных языка: "ригсмол", берущий начало от датско-норвежского, и "лансмол", основанный на собственно норвежских диалектах, преобладающим языком литературы является "ригсмол".] создан проект реформы правописания, по которому "ригсмол" писался бы "по-лансмольски". В школах учат на "лансмоле" или на "ригсмоле", в зависимости от решения общин. Писатели пишут на "ригсмоле", как Гамсун и Унсет, или на "лансмоле", как Олаф Дуун, а то и еще как-нибудь. Согласитесь, что для трехмиллионного народа все это довольно-таки сложно. У меня впечатление, что, несмотря на замечательную терпимость норвежцев в вопросах языка, этот .отважный и сильный маленький народ чувствует себя тут как-то неуверенно. Правда, и в моей стране есть в какой-то мере сходные проблемы; только у нас различие языков и наречий любят обосновывать принципиально- национальными и политическими причинами.
Литература, мне кажется, может извлечь из языковой путаницы в Норвегии один урок: она должна создаваться так, чтобы стать родной речью живого народа, на которой он говорит и мыслит в данную эпоху, стать речью всей нации - народа и знати, города и деревни. Я знаю, это не легко, но за то литературу и называют искусством, что она должна быть волшебником, должна творить чудеса, кормить толпу в пустыне хлебами познания, слов и чувств.
А чтобы говорить со многими, ей нужно говорить на многих языках и диалектах. И да снизойдет на литературу пламенная речь всех лансмолей и древних памятников письменности, всего, что когда-либо было написано и сказано для всех людей. Ибо для того она и создана, чтобы силою слова раскрывать сокровищницы мира, аминь. В этой проповеди повинны учителя воскресных школ. В жизни я не видел такого количества людей, томимых необходимостью подавлять свою страсть ораторствовать и проповедовать: их там стояло тысячи четыре, а разглагольствовал только один. Что поделаешь, это заразительно, невольно сам начинаешь поучать и проповедовать.
Тем не менее благодаря этим самым богослужениям в Осло нашлось несколько мест, где нам не встретился ни один учитель воскресной школы. Например, на Хольменколлене, где зимой устраивают прыжки с трамплина и откуда открывается один из самых красивых видов в мире: длинный, извилистый Осло-фьорд с его островами, пароходами и гребнями гор, подернутый туманной серебристой дымкой. Не встретили мы участников учительского конгресса и в тихой загородной уличке, где в доме за высокой оградой живет и никого к себе не пускает Эдвард Мунк - как видите, так поступает не только Гамсун.
И странно, откуда в душе великих художников столько горечи к людям?
В Норвежском музее я нашел, помимо прочего, прекрасное старинное полотно, на котором Иоанн Креститель крестит Иисуса Христа в студеных водах норвежского фьорда. Жаль, нет там картины, изображающей бегство евреев из Египта на лыжах... Зато лицо у Распятого на норвежских народных иконах спокойное, почти довольное, - как это не похоже на католический культ мук и смерти!
И еще одно место было безлюдно, почти священное место: большой бетонный сарай, где покоится "Фрам".
Правда, я осмотрел еще древние челны викингов, вырытые из курганов. Они превосходно сохранились и очень красивы. Норвежцы чуть ли не молятся на них. Я далеко не моряк, для меня даже поездка через Ламанш - незаурядное приключение. Но глядя на эти черные, хищные, великолепно изогнутые челны без единой железной заклепки, я где-то в самой глубине своей сухопутной души почувствовал, что мореплавание все-таки, в сущности, мужское дело даже более мужское, чем политика или попытки перестроить мир.
