«Германский министр иностранных дел напомнил, что в Зальцбурге он действительно сказал графу Чиано о том, что он не думает, что Англия и Франция помогут Польше, но что тем не менее надо всегда иметь в виду возможность вмешательства западных держав. Теперь он доволен ходом событий, так как, во-первых, всегда было ясно, что рано или поздно должны были возникнуть разногласия, так как они неизбежны».
Далее вы говорите, что хорошо было бы поскорее закончить с конфликтом, пока жив фюрер.
Риббентроп: Да, это было после того, как началась война, не правда ли?
Файф: Да. Я обращаю ваше внимание на следующие слова: «Он теперь доволен ходом событий, так как ему всегда было ясно, что рано или поздно должны были возникнуть разногласия, так как они неизбежны», а если вы посмотрите, где он говорит «во-вторых»...
Риббентроп: Разрешите мне ответить на это?
Файф: Да, но я заявляю вам, что это совершенно очевидно показывает, что Чиано прав и что вы были очень довольны, что дело дошло до войны, так как вы считали, что это своевременно.
Риббентроп: Я не могу найти это место. Напротив, здесь также сказано, что мы всегда считались с возможностью вмешательства западных держав. Это же здесь ясно сказано.
Файф: Но я обращаю ваше внимание на вторую часть. Я не говорю о вмешательстве англичан. Я говорю: «Он был теперь доволен ходом событий», и если вы посмотрите далее, во втором абзаце говорится: «Во-вторых, тогда, когда Англия ввела всеобщую воинскую повинность, стало ясно, что отношения между державами, в конце концов, не могли разрешиться благоприятно для Германии и Италии». Перед тем как вы ответите на мой вопрос, взгляните на следующую фразу: «Это, так же как и другое, имело решающее влияние на решение фюрера разрешить польский вопрос, даже несмотря на угрозу вмешательства западных держав. Однако решающим фактором является то, что великая держава не могла примириться с некоторыми существовавшими положениями».
Риббентроп: Это кажется мне правильным.
Файф: И такова была тогда ваша точка зрения и точка зрения, которую вы позже признали вашей, — Что вы были полны решимости разрешить польский вопрос, даже если это бы означало войну? Чиано был прав, когда сказал, что вы хотели войны. Вот что я утверждаю по поводу вас.
Риббентроп: Нет, это неверно. Я тогда сказал Чиано в Берхтесгадене, что фюрер решил разрешить эту проблему тем или иным путем. Это высказывание было нужно уже и потому, что фюрер был убежден, что, как и всегда, то, что становится известно в Риме, немедленно передается в Париж, Лондон и другие города. Поэтому он хотел, чтобы мы говорили ясно, чтобы Италия в дипломатическом отношении стояла на нашей стороне.
Файф: Вы не присутствовали на совещании фюрера со своими генералами 22 августа, но вы, наверное, неоднократно на этом процессе слышали оглашение протокола этого совещания. Вы помните, что, согласно протоколу, фюрер заявил: «Для того чтобы объяснить начало войны, я дам причину пропагандистского характера; неважно, — правдоподобна ли эта причина; победителя потом не будут спрашивать, сказал ли он правду. При развязывании войны имеет значение не право, а победа».
Вот что было оказано в Оберзальцбурге. Говорил ли вам Гитлер когда-нибудь что-либо подобное?
Риббентроп: На совещании 22 августа я не присутствовал.
Файф: Правильно ли я вас понял, что вам не было известно о контакте между Квислингом и подсудимым Розенбергом весной и летом 1939 года? Это было задолго до войны.
Риббентроп: Да. Это верно, я знал, что Розенберг имел друзей в Норвегии, и, конечно, при этом упоминался и Квислинг, но для меня эта фамилия в то время ничего не означала. По желанию фюрера я предоставил Розенбергу определенные суммы денег для его друзей в Норвегии, для газет, пропаганды и тому подобных вещей.
Файф: Насколько я понял ваши показания, вам не было известно о том, что некоторые люди Квислинга обучались в тренировочной школе в Германии в августе 1939 года, до войны?
Риббентроп: Я не помню этого. Я узнал об этом здесь, из одного документа. Но, насколько я помню, в то время я ничего не знал об этом, а если бы и знал, то не в подробностях.
