РУДЕНКО: Советский Союз желает внести в протокол своё несогласие с решением трибунала по делам подсудимых Шахта, Фриче и фон Папена. Они должны быть осуждены, а не оправданы! Мы считаем, что имперский кабинет, генеральный штаб и верховное командование фашисткой Германии должны быть объявлены преступными организациями. Мы считаем, что подсудимый Гесс должен быть приговорён к смертной казни, а не к пожизненному заключению!
ЛОРЕНС: Это всё? Вы настаиваете? Особое мнение Советского Союза будет опубликовано и приобщено к приговору. Работа трибунала завершена.
Лоренс трижды бьёт молотком. Фотовспышки, треск работающих кинокамер.
ДЖЕКСОН(подходит к Руденко). Я хотел сказать вам, Роман…
РУДЕНКО: Не надо, Роберт, не подбирайте слова.
ДЖЕКСОН: Мы оба юристы и руководствуемся нормами правосудия.
РУДЕНКО: Прошу меня извинить, я бы не хотел обсуждать эту тему.
ДЖЕКСОН: Я не о приговоре. Вы же понимаете, этот трибунал и этот приговор стали частью мировой истории. Вы хотели поставить точку. Чем вас не устраивает запятая? Или многоточие?.. Дальше мировую историю будем писать мы. Разумеется, вместе с вами. Как бы я хотел увидеть то, что увидят наши дети и внуки! Надеюсь, они найдут общий язык. Всё ещё впереди! Время меняет людей.
РУДЕНКО: Или люди меняют время.
ДЖЕКСОН: Всё только начинается!..
Сквозь помехи пробивается радиопередача.
ГОЛОС ПО РАДИО: Передаем сообщение ТАСС. Нюрнберг, шестнадцатое октября 1946 года. Восемь журналистов, по два от оккупирующих Германию держав, присутствовали при казни главных военных преступников. Исполнение приговора началось в один час одиннадцать минут…
В сумраке один за другим появляются обвинители, свидетели.
РУДЕНКО: Входят члены комиссии, медицинские эксперты, офицеры охраны.
ЛОРЕНС: От каждой из союзных стран — генерал, врач, переводчик, два корреспондента.
ДЖЕКСОН: На эшафоте два американских солдата: переводчик и палач.
УИЛЛИС: Первым вводят под руки Риббентропа. Он бледен, шатается с закрытыми глазами. С него снимают наручники, связывают за спиной руки, ставят под петлёй.
ЛОРЕНС: Священник читает молитву. Палач надевает на Риббентропа колпак, потом петлю, нажимает рычаг.
ДЖЕКСОН: Верёвка дрогнула, пошла вниз.
РУДЕНКО: Десять раз палач нажимал на рычаг, десять раз дрожала верёвка. Через полтора часа всё было кончено.
УИЛЛИС: Когда повесили последнего из осуждённых, на носилках внесли тело Геринга. Под виселицей все трупы выложили в ряд, сфотографировали в одежде и без одежды, завернули их вместе с верёвками в матрацы, положили в гробы.
ЛОРЕНС: Гробы опечатали, составили документы о смерти…
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: В нашем концлагере было восемь печей в крематории.
ШМАГЛЕВСКАЯ: Мне каждую ночь снится Освенцим.
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Однажды мы проснулись от страшного крика.
ШМАГЛЕВСКАЯ: С евреями приезжало много детей.
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Газа не было, и людей заживо бросали в топки!
РОЙЗМАН: Я шёл на небо! Я был на небе! Все должны были раздеться и голыми пройти по улице до газовых камер. Нас было восемь тысяч евреев, все из Варшавы.
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Мистер Джексон, вы говорили, что должны подойти к своей задаче с такой духовной неподкупностью, чтобы в будущем этот процесс выглядел как исполнение мечты человечества о справедливости. Вы и сейчас так считаете?
ДЖЕКСОН: Нюрнбергский процесс вошёл в историю.
ШМАГЛЕВСКАЯ: Как торжество демократии и гуманизма?
ЛОРЕНС: Кто-то должен править миром.
РОЙЗМАН: Править миром? Вы сказали — править миром?
ЛОРЕНС: Жизнь продолжается. Всё ещё впереди!
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Что было дальше? Я хочу знать. Я должна знать!
ДЖЕКСОН: В четвёртом часу утра гробы погрузили на грузовики, накрыли брезентом и под конвоем повезли на окраину Мюнхена, в крематорий. Репортёры решили ехать следом, но им пригрозили пулеметом. Охрану меняли четыре раза, как и маршрут. С рассветом въехали в Мюнхен.
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Что дальше?
РУДЕНКО: Работникам крематория сказали, что привезли трупы четырнадцати американских солдат. Трупов было одиннадцать, но здесь ими никто не интересовался. Трупы ещё раз проверили, не подменили ли их по дороге. Кремация продолжалась до вечера.
