Лийна вспыхнула, кубьяс побледнел и прибавил шагу. Больше они не разговаривали.
Когда закапывали могилу, Тимофей заметил, что песок странно шевелится, словно крышка гроба чуть приоткрылась и кто-то выскользнул из-под нее. Его снова обуял страх, и он опять напустил в штаны.
Когда могилу закопали, присутствующих пригласили на поминки. Тут уж никто не заставил повторять приглашение дважды. Дармовое угощение будоражило чувства, и многие еще в церкви шепотом обсуждали, чем собирается потчевать поминальщиков семейство кильтера.
— Я вчера как услыхал, что кильтер помер, так сразу кладовку на запор и стал ожидать поминок, — сообщил амбарщик.
Имби с Эрни явились на похороны с пустыми мешками, они рассчитывали наполнить их тем, что не удастся съесть. Оба сразу же устремились в сторону дома, чтобы первыми оказаться за столом.
— Голодная свора! — ворчала вдова кильтера, глядя на горящие глаза поминальщиков. Те, пока слушали заупокойную службу, а потом закапывали могилу, уже размечтались о колбасах. — Что за дурацкий обычай поить-кормить эту ораву, как будто мы невесть чем им обязаны. Я не всех и знаю, а каждому изволь подать и мяса, и пива!
Рейн Коростель никогда не бывал у господских слуг и еще ни разу не счел он возможным сесть за их стол, однако пустой желудок заставил его на сей раз забыть про свои убеждения.
— Пошли на поминки, — сказал он Лийне. — Нашу брошку они наверняка где-то закопали или в болоте утопили, навряд ли мне удастся ее вернуть. Гниды вшивые. Ну, так хотя бы наедимся ихней жратвы, чтоб им пусто было! Свиньи поросячьи! Пошли, пошли, хоть поедим. Нечего все это угощенье барским прихвостням оставлять, еда не виновата, что ее в таком поганом доме приготовили!
И весь народ в приподнятом настроении двинулся с кладбища на хутор кильтера, и поминки продолжались до тех пор, пока столы не опустели, а за окном не сгустилась ночная тьма.
— Погода меняется, к морозу, видать, — кряхтел в своей постели Карел Собачник, растирал ноющие члены и тянул одеяло к самому подбородку. Уже который день не было у него сил подняться, лихоманка одолевала его нещадно, заставляла трястись студнем.
Батрак Ян уже был на ногах: ни свет ни заря, когда на дворе еще стояла кромешная тьма, он отправился к гуменщику с сообщением, что Карел просит о помощи. Гуменщик славился как хороший врачеватель, у которого на всякую хворь найдется подходящая дубинка, и Карел надеялся, что и его хворь удастся приструнить.
Гуменщик обещал быть. Батрак Ян принес это известие и хотел было снова завалиться спать, но Карел заорал на него и велел приниматься за работу.
— Хозяин, будь человеком, а не гнидой какой! — взмолился Ян. — Я же заполночь воротился с поминок кильтера, до сих пор не протрезвел, и живот болит. Дозволь еще маленько полежать, хоть чуток глаза смежить!
— Не бывать тому! — вскричал Карел Собачник, трясясь в приступе лихорадки. — Кто будет по хозяйству? Ты что, не видишь, я совсем плох!
— Ты, хозяин, вечно плох! — пробурчал батрак, потирая свое до отказа набитое брюхо. — Господи, только бы помог гуменщик, а то горбаться здесь за десятерых! Все хозяйство на мне!
— Ох-ох-хо! — отозвался Карел. — Да толку-то от твоих трудов кот наплакал. Ты только лопать горазд! Вольно ж тебе было обжираться на поминках! И что тебе этот кильтер — друг сердечный или родня, чего ты вообще его хоронить поперся? Сидел бы дома, работал, был бы сейчас здоров, как боров!
— Долг всякого крещеного человека — проводить другого крещеного человека в последний путь!
— И обожраться на его поминках! Живо за работу!
Батрак, пошатываясь, вышел из избы, сплюнул в сердцах на дверь, проковылял в хлев и устроился под боком у коровы, свернувшись калачиком. Правда, было здесь холодно, однако спать хотелось зверски, глаза просто слипались. Корова замычала, явно недовольная соседством, но Ян не стал обращать внимания на скотину, только зарылся поглубже в солому, прикрыл лицо затвердевшей коровьей лепехой и провалился в сон.
Тем временем Карел Собачник маялся в лапах лихорадки. Изнуренное тело бросало то в жар, то в холод, руки тряслись так, что вода из кружки вся расплескалась.
