Присцилла принялась теребить соски, сперва медленно, потом быстрее, в одном ритме с прерывистым дыханием Даба. Снова сжала груди, наслаждаясь его стонами. Наконец он сказал:
– Теперь дай их мне.
Покачивающейся, завораживающей походкой Присцилла приблизилась к Дабу. Он не вытерпел, вскочил со стула, схватил ее за талию, упал на спину, увлекая за собой, впился ртом в ее грудь. Присцилла сомкнула руки у него на затылке. Она знала, как угодить Дабу. Погладила его виски. Широко раздвинула ноги и опустилась на него.
Она трудилась со знанием дела, в то время как его губы лихорадочно перебегали с одной ее пышной груди на другую, целовали соски, прикусывая их до боли. Рука Присциллы скользнула под его воротник, ногти вонзились в шею, она скакала на нем все быстрей и быстрей.
И тогда делец, банкир, владелец контрольных пакетов акций многих предприятий, красноречивый председатель правлений, неизменно корректный со своей женой, завизжал, как животное в предсмертной агонии, и изверг семя в самую отъявленную шлюху Техаса.
Присцилле тоже удалось кончить, поэтому она простила Дабу вялый рот, слюнявивший ее груди.
Она грациозно поднялась и отправилась за ширму подмыться и привести себя в порядок. Вскоре она вновь присоединилась к Дабу. Он лежал обнаженный на ее постели в ожидании привычных омовений. Присцилла обтерла его теплым полотенцем.
– Выпьешь еще? – умиротворенно спросила она. Даб играл ее грудями.
– Нет. Воздержусь. У меня днем встреча.
Присцилла отложила полотенце и легла рядом с ним, подсунув под спину несколько подушек и прижав его голову к своей груди. То был обычный ритуал. Превыше всего Присцилла ценила именно эти моменты их связи, когда, получив удовольствие от секса, она выуживала из Даба информацию, которую никак иначе не добудешь.
– Как мои железнодорожные акции?
– Ты уже удвоила капитал, – пробормотал он, покрывая поцелуями ее шею. – Как я и говорил. И в стальной компании порядок. На лошадь не хочешь поставить?
– Шутишь?
– Я ее приметил на тренировке. Могу поделиться. – Даб слегка приподнялся, чтобы лучше видеть лицо Присциллы. Коротким пальцем он чертил невидимые узоры на ее груди. – Кстати, о лошадях. Я как-то слышал от тебя о Коулмэнах с ранчо Излучина, округ Ларсен.
Пальцы Присциллы, почесывавшие спину Даба, застыли.
– Ну да. И что?
– На днях до меня дошла одна сплетня. У них, кажется, есть дочь?
– Есть. Она только что вышла замуж.
Даб хихикнул.
– Собиралась выйти. Но свадьбу расстроил некий пройдоха-самогонщик. Он притащил в церковь свою беременную дочь и заявил, что жених – отец ребенка.
Глаза Присциллы блеснули: она представила себе эту кошмарную сцену.
– Не может быть!
– Честное слово. Все об этом говорят. Один из моих клиентов был приглашен на свадьбу. Он и рассказал мне. А причины врать у него нет.
– Чем же кончилось?
Даб пересказал Присцилле, что он сам знал.
– Того парня, за которого она собиралась, его, кажется, зовут не то Грейди, не то Брейди Шелдон, заставили вместо мисс Коулмэн жениться на дочери самогонщика.
– А что Коулмэны?
– Что? Ретировались домой в сопровождении друзей и помощников.
Джейк Лэнгстон, подумала Присцилла. Ужасно представить его в окружении Коулмэнов. Однако новость, что дочь Лидии не сумела удержать своего мужчину, доставила Присцилле тайную радость.
– Спасибо за рассказ, – проворковала она и в благодарность сунула руку вниз.
– Иисусе, девочка, ты что, решила убить меня?
Пальцы Присциллы обхватили член Даба. Он задохнулся.
– А тебе не по вкусу? – Она коснулась губами его уха.
Еще бы не по вкусу. Желание Даба воскресло с новой силой. Кончив, он тяжело опустился на Присциллу. Настроение у него было прекрасным. После каждой встречи с ней самочувствие его чудесным образом улучшалось. Жена Даба, такая чопорная и безупречная, и не подозревала, что люди могут заниматься такими вещами. Миссис Эбернези никогда не удовлетворяла его. Может, поэтому у них родилась только одна, не отличавшаяся красотой дочь.
Неужели же мужчина, который трудится так, как он, Даб Эбернези, не имеет права вкусить от плодов наслаждения из сада Присциллы? Он без труда находил оправдания своим забавам и заглушал, очень негромкий впрочем, голос совести.
