Двадцать минут спустя Томаш отворил изуродованную дверцу.
Все было так, как сказал Миха. Вот они, досье! Платек перебрал пухлые записные книжки в дорогих кожаных переплетах, пролистал бумаги с грифом «Секретно». Кардиналы, министры, генералы Сантовито и Грассини[47], адмиралы Торризи и Биринделли…
Италией правят с виллы «Ванда»? С ума сойти…
Перекидав бумаги в сумку, Томаш выпрямился и замер.
В дверях кабинета поигрывал револьвером мужчина в возрасте. Его синий костюм из альпаки был слегка обрызган дождем, а на усталом лице, клейменном всеми пороками, выделялись глаза – они горели злобным торжеством.
– Не дергайся. – В скрипучем голосе сквозила насмешка. – Нет, ты, конечно, можешь рискнуть и прыгнуть за своим оружием, но пуля быстрее. Кстати, совершенно незачем было курочить мой сейф – золото я храню в подвале…
– Ты – Личо Джелли? – хладнокровно спросил Платек.
– Я – Личо Джелли, – признал хозяин виллы.
Томаш медленно откачнулся к несгораемому шкафу, и ствол пистолета последовал за ним, зорко и опасно чернея дулом.
«Личо стар, былая выучка ушла в жирок, – напряженно думал поляк. – Рука устанет держать тяжелый «кольт», опустится… Выгадаю мгновенье…»
– А это не то ли золото, что фашисты-усташи стяжали у Карагеоргиевичей? – усмехнулся он.
– Остатки! – довольно хохотнул Джелли и тут же напрягся. – Ты мне тут зубы не заговаривай! – Ствол качнулся вверх. – Руки за голову!
Платек послушно сложил ладони на затылке.
– Тебя называют «Кукольником», – неспешно заговорил он. – Ты дергаешь за ниточки нужных марионеток в правительстве, в церкви, в армии… А кто твой кукловод? Сатана?
Пальцы скользнули за шиворот, нащупывая рукоятку стилета.
– Ну, я еще не настолько велик, чтобы заинтересовать силу, которая творит добро, всему желая зла, – усмехнулся Личо. Дрогнув, пистолет мелкими толчками пошел вниз, мотнувшись в сторону двери. – На выход! Ты и так испортил мне кресло мозгами Чезаре. Не хватало еще, чтобы твои извилины заляпали мой кабинет!
Томаш мягко улыбнулся – и метнул стилет. Тонкое хищное жало вошло в шею Джелли по рукоять. «Кукольник» заклекотал, две пули ушли в пол.
– Во имя Господа! – сурово сказал Платек. – Изыди!
Личо грохнулся на колени, силясь вымолвить хоть слово, но лишь кровь стекала по его губам. Качнувшись, он пал ниц перед бывшим нумерарием.
Томаш выдернул нож и аккуратно вытер его об голубой костюм Джелли. Собрав пожитки и добычу, он вышел в коридор, переступив труп. И ничего не провернулось в душе, требуя покаяния.
«Надо поискать в подвале, – решил Платек. – Грешное золото пойдет на святое дело… С Рождеством тебя, Мазуччо!»
Пятница 26 декабря 1975 года, день
Первомайск, улица Дзержинского
Солнце село, и сразу стало темнеть, словно в надзвездных сферах притушили свет. Комковатая белёсина туч даже закату не дала разгореться – хмарь по окоему едва затеплилась нежным малиновым сиянием и тихо угасла, неразличимо сливаясь с серым маревом.
С такой печальной подсветкой небес можно было ожидать унылой пустынности, но нет, градус настроения первомайцев упорно полз вверх – все жили кануном. Прохожие торопливо таскали елочки, обвязанные шпагатом, затаривались шампанским и мандаринами, а молоденькие продавщицы будто позировали между витрин, разрисовывая стекла красноносыми Дедами Морозами да елочными игрушками, свисающими с колючих веток.
Вот целая «Татра» проехала с новогодними деревцами, аккуратно выложенными в кузове, – ходкий товар у перепада лет…
Хлопнула дверь, и я оттолкнулся от подоконника – мама обещала принести полную сумку мандаринов. Урождались эти оранжевые мячики как раз под Новый год…
Пришла Рита, улыбнувшись мне как-то косовато. Я помог снять беличий полушубочек, и девушка зябко потерла ладони.
– Замерзла! – воскликнула она нарочито веселым голосом и шаловливо прижала руки к моей груди. – Ух! Ты как печка! Я погреюсь, ладно?
– Грейся, – улыбнулся я, прикрывая пальцами ее ладоши.
В лице Сулимы что-то неуловимо дрогнуло, и она неловко высвободила руки.
– Я поняла, почему ты такой… молчаливый. – Рита опустила ресницы. – Видела сегодня Ларису…
– Дворскую? – спокойно уточнил я.
