А верней, погрязнув в быте,
o:p/
мы себе подрезали крылья.
o:p/
Сколько раз, продуманно, не впопыхах,
o:p/
колотясь о насущном хлебе,
o:p/
мы предпочитали синицу в руках
o:p/
журавлю в небе.
o:p/
И помалу вокруг серело,
o:p/
жару сменяла стужа.
o:p/
Решительность уходила в полумеру —
o:p/
как бы не было хуже…
o:p/
И ещё один штрих по теме,
o:p/
существенный на шкале стоимостной:
o:p/
мы можем вымереть не от эпидемий —
o:p/
от потери собственного достоинства.
o:p/
o:p
/o:p
o:p
/o:p
В осеннем подлеске
o:p/
o:p
/o:p
Прозрачной ледяной скорлупой поблескивает
o:p/
просвеченный солнцем утренний подлесок.
o:p/
Тихо. Деревья точно окостенели.
o:p/
Но это тишина стеклянных подвесок:
o:p/
тронул — и зазвенели.
o:p/
Я иду по дорожке, усыпанной листом хрустким;
o:p/
глаз высматривает букашек, козявок сонных.
o:p/
На мои шаги чуткая люстра
o:p/
мелодичным откликается перезвоном.
o:p/
Кажется, благозвучные цацки
o:p/
вторят каким-то чудным чародейским ладам.
o:p/
Я боюсь споткнуться и устроить тарарам
o:p/
в первозданном непуганом царстве.
o:p/
o:p
/o:p
1975 (2005)
o:p/
o:p
/o:p
o:p
/o:p
o:p
/o:p
Лесной ручей
o:p/
o:p
/o:p
Утро раннее.
o:p/
Среди пробуждающейся многоголосицы,
o:p/
непереводимых речей
o:p/
непролазной еловой раменью
o:p/
упористый бежит ручей.
o:p/
Как истый старатель,
o:p/
он моет песок, шевелит корягу.
o:p/
Дорогу далеко не скатертью
o:p/
безустанный выбрал трудяга.
o:p/
У него, наверно, мечты свои,
o:p/
чаяния,
o:p/
ему доступны зверей следы.
o:p/
А может, идею национальную
o:p/
знает эта вот струйка воды.
o:p/
Шенбрунн Светлана Павловна родилась в Москве. Прозаик, переводчик, автор книг “Декабрьские сны” (М., 1991), “Искусство слепого кино” (Иерусалим, 1997), “Розы и хризантемы” (М., 2000), “Пилюли счастья” (М., 2010). С 1975 года живет в Израиле. Повесть “Гуси-лебеди” входит в состав третьей части романа “Розы и хризантемы”.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Вот купила тебе, — объявляет мама и выкладывает на стол изделие фабрики “Скороход”: безобразные детские сандалии из грубой свиной кожи. Тяжелые, на толстой плоской подошве с широким рантом. Издевается надо мной — никто, никто из девочек, даже из самых бедных семей, не ходит в таких, у всех уже есть хорошенькие босоножки на каблучке.
— Можешь отнести обратно, — говорю я, — я их носить не стану.
— Это почему же?
— Потому что они отвратительные. Десятилетние девочки и то не ходят в таких.
— Что за выдумки, что за капризы?!
— Я не буду разгуливать по городу таким пугалом!
— Как угодно, — хмыкает мама. — Была бы честь предложена, от убытка бог избавил.
Папа получил пропуск в Пушкинский музей на выставку шедевров Дрезденской галереи. Посещать ее он не собирается, говорит, что уже видел эти картины в Германии, когда их паковали для отправки в Москву. Может, и видел, может, и присутствовал при упаковке, но, конечно, не из интереса к изящным искусствам, а по долгу службы. Насколько мне известно, он в жизни не посетил ни одного музея. К любителям развешивать у себя на стенах картины относится с презрением, утверждает, что это дурной вкус и мещанское чванство.
А я в Музее Пушкина побывала уже несколько раз. Со школой. Выставку подарков товарищу Сталину мы осмотрели дважды, самым интересным экспонатом там был подарок индийского правительства — рисовое зернышко с выгравированным на нем многословным поздравлением юбиляру. Чтобы взглянуть на это зернышко, пришлось полчаса простоять в очереди.
Теперь возле музея извивается очередь куда более длинная. Говорят, желающие увидеть сокровища Дрезденской галереи не расходятся даже по ночам. Но мы с мамой благодаря нашему пропуску беспрепятственно проходим через милицейский кордон.
Вообще-то я хожу теперь босиком, мамины сандалии я не надену даже под дулом нагана. Папа в наш спор не вмешивается. Мог бы, конечно, купить мне босоножки, но не желает обострять отношения с мамой. Она станет вопить, что никто не считается с ее мнением и все это делается ей назло.
