в фуражке капитанской у штурвала,
жених с невестой где-то в местном загсе,
красотка из индийского кино
и Буба Кикабидзе с микрофоном.
Последним на стене висело фото
туманное и старое. Оно
мне сразу показалося особым,
знакомым даже. Какая-то толпа, и впереди
с кустарным флагом молодой грузин,
обмотанный под клифтом пестрым шарфом.
Я наблюдателен, и я заметил,
что шарф такой сейчас на ассистенте.
Но мало ль одинаковых шарфов!
Вдруг ассистент сказал: “Хозяин этой
шашлычной — Нестор — давний мой приятель,
и у него хороший есть коньяк,
но для своих. Хотите закажу?” —
“Ну да, конечно”. — “Можно двести грамм?” —
“Зачем же двести, лучше взять бутылку”. —
“А вы щедры”. — “А для чего нам деньги?
Потратим эти — новые придут!” —
“Вот это мудро, я вам отслужу”, —
и он прикрикнул что-то по-грузински.
И нам на стол поставили коньяк —
совсем другое дело. Мы выпили,
и побежал туман перед глазами
и огонь по жилам…
И я опять на это фото глянул
и убедился —онпередо мной.
Не только шарф,онсам,
тот желтый взор, тот низкий лоб,
та меленькая оспа.
Онсам передо мной коньяк мой пьет.
“Так это ты?” — спросил я напрямик.
“Да, это я, а как ты догадался?” —
“А я внимателен, таков мой дар.
Теперь по кофе?” — “Кофе два, как надо!” —
он крикнул вдруг по-русски. Я подумал,
чтоонвсегда хотел быть только русским.
“Так для чего убил ты миллионы?
Своих товарищей по партии убил?
Народы выслал? Прозевал войну?” —
“Ты хочешь, чтобы я сейчас ответил?” —
“Конечно, больше случая не будет”. —
“Ты знаешь, я — поэт, и я — артист,
мне просто было интересно, как себя
вы поведете. Эх, люди, люди!
С моим портретом вы пошли на казнь.
Я ждал, что будет, — вы не огрызнулись даже.
Баран и тот бушует, приближаясь к бойне”.
Я захмелел и погрузился в сон.
И кто-то по плечу меня похлопал,
очнулся я, передо мной —
фотограф высился и обаятельно
глядел в глаза мне. “Ах, простите,
задержался я.
Как хорошо, что вы меня дождались.
Дела я сделал — можно отдохнуть”.
И он присел и ноги протянул,
как понял я, натруженные ноги.
Смеркалось, и зажгли в шашлычной свет,
дождь наконец закончился, и люди
ушли, и до закрытия базара остался час.
И вдруг фотограф мой
сказал на неизвестном языке
мне что-то справедливое по звуку,
но я не знал, о чем он, и ответил
ему: “Переведи!” —
“Нет, слишком я устал, — сказал фотограф, —
ведь я брожу уже две тыщи лет”. —
“Я догадался, кто ты, — я сказал. —
Я заплатил за счет, где фотоснимки?” —
“Они в альбоме”. — “Покажи альбом”.
Он расстегнул клеенчатую сумку,
и вытащил замызганный альбомчик,
и протянул мне. Я его открыл.
На первом снимке высилась Голгофа,
вот поцелуй Иуды, вот уже
легионеры римские, и Он,
не Агасфер, а Тот, Другой, Который
отправил в странствие соседа моего.
Вот крестоносцы в пышной Византии,
вот ночь Варфоломея, вот Цусима,
вот Робеспьер в Конвенте на трибуне,
вот казнь Людовика,
вот Данте и Вергилий,
вот Черчилль с автоматом на линкоре,
вот Чкалов, Байдуков и Беляков,
вот Ленин в шалаше, Зиновьев рядом,
вот Николай в Ипатьевском подвале,
вот Николаев поднял парабеллум,
Распутин и Юсупов, Мата Хари,
Мерлин Монро и Кеннеди убитый
в лимузине, и Гитлер в “хорьхе”,
а вот иассистентна Мавзолее.
И я закрыл альбом.
“А где же мой заказ?” — “Ты не спеши,
заказ со мной, но ты его получишь,
когда базар закроется”. — “Что так?” —
“Ты распишись в квитанции сначала.
У нас здесь бухгалтерия своя,
мы чтим порядок”. Он полез в карман
и вытащил измятую бумагу,
и я ее расправил. Боже мой!
Была написана она по-арамейски.
“Что здесь написано?” —
“А ты не догадался?” — “Нет покамест”. —
“А здесь все то, что станется с тобой”. —
“Что будет, если я не подпишу?” —
“Тогда мы отвернемся от тебя,
и ты сойдешь с тропы своей судьбы,
и проживешь чужую жизнь, и будешь
обманут ею”. И я допил коньяк.
И я спросил: “А можно мне подумать?” —
“Подумай до закрытия базара,
тебе осталось двадцать шесть минут”.
Буфетчик тяжко загремел посудой,
вошла уборщица и стала стулья ставить
на столики и мыть цементный пол.
И ассистент сказал: “Послушай, милый,
подумай, мы советуем тебе
все подписать, а если не подпишешь —
пропали твои денежки. Тогда
мы разойдемся. Ночью на „Ракете”
ты уплывешь, и все пойдет как надо.
Но не узнаешь ты,
