— Чем недовольны, командиры? — бодро спросил он, подходя к шоферам, доставая из кармана рубашки духовитую индийскую сигаретку «Голд лайн» и ловко крутя ее в пальцах.
Один из камазовцев приглашающе щелкнул зажигалкой.
— Не надо, — отстранился Умнов. — Бросил. Просто подержу за компанию.
Умнов никогда не курил, но сигареты при себе держал: образ бросившего сильно сближал его с курящими собеседниками. Маленькие журналистские хитрости, объяснял Умнов, перефразируя любимый штамп известного футбольного комментатора.
Камазовцы на штамп клюнули.
— Завидую, — сказал один, в ковбойке, смачно затягиваясь. — А я вот никак…
— Сила воли плюс характер, — добавил второй, в майке, цитатку из Высоцкого.
— Так чем же недовольны? — повторил вопрос Умнов, пресекая ненужные всхлипы по поводу собственной стойкости.
— Стоим, — сказал первый шофер и добавил несколько идиоматических выражений. — Они, блин, там штаны протирают, глотки дерут, а мы здесь загорай на халяву…
— За готовой продукцией приехали?
— За ней, чтоб у ней колеса поотваливались.
— И далеко повезете?
— На базу.
— А база где?
— Слушай, ты чего пристал? Шпион, что ли?
— Шпион, шпион… Так где база?
— Вот, блин, прилип… Ну, на Робинзона Крузо, сорок два. Доволен, шпион?
— Это улица такая?
— Нет, блин, пивная!.. Конечно, улица.
— В Краснокитежске?
— Ну не в Лондоне же!..
— Так вы местные… — в голосе Умнова послышалось такое откровенное разочарование, что первый камазовец, гася бычок о подошву тираспольской кроссовки, спросил не без сочувствия:
— Поправиться, что ли, хочешь?.. Нету у нас, друг. Сходи в стекляшку, скажи Клавке, что от Фаддея — она даст, она добрая…
— Да нет, я не пью, — отмахнулся Умнов. — Я так просто. А кто коляски из города повезет? Выходит, не вы?..
Тут вмешался третий камазовец, самый из них солидный — килограммов под сто, до сих пор хранивший гордое молчание.
— А не пойдешь ли ты туда-то и туда-то? — спросил он, называя между тем вполне конкретный адрес отсылки.
— Не пойду, — не согласился Умнов. — Ребята, вы не поверите, но меня в этом вашем Краснокитежске заперли. Хотел сегодня уехать, мне на юг надо, а ни хрена не вышло.
Камазовцы посуровели. Легкое, но гордое отчуждение появилось на их мужественных, изборожденных ветрами дорог лицах.
— Бывает, — туманно сказал первый, в ковбойке.
Остальные молчали, разглядывали небо, искали признаки дождя, грозы, смерча, самума, будто не ехать им по разбитым магистралям Краснокитежска, а взмывать над ним в облака с ценным грузом двойных колясок для среднеазиатских пятерняшек.
— Что бывает? — настаивал Умнов.
— А не пойдешь ли ты туда-то и туда-то? — спросил третий, не изменив конечного адреса.
— Ребята, я серьезно. Понимаете — плохо мне. Страшно.
И тогда, словно поняв умновские зыбкие страхи, первый камазовец полуобнял Умнова, дыхнув на него сигаретно-пивным перегаром, и шепнул доверительно:
— Поверь на слово, друг: не рыпайся. Раз не можешь выбраться, значит — судьба. Значит, Краснокитежск — твой город.
— Какой мой? Какой мой? Я из Москвы, понял? Москвич я! Коренной!
— А чем твоя Москва от Краснокитежска отличается? Та же помойка. Только больше… Ладно, некогда Нам с тобой ля-ля разводить. Бывай, москвич. Держи нос по ветру, верное, блин, дело.
И все сразу, как по команде, пошли прочь, не оглядываясь, не попрощавшись, будто дела у них в момент подвернулись — важней некуда, будто спешка выпала — все горит, все пылает, не до пустого им трепа с посторонними шпионскими харями.
И тут перед Умновым возник кот. Не исключено, что он был родным братом утреннего приятеля Умнова, а может, и сам приятель неторопливо дотрусил от гостиницы до завода: и расцветка один к одному, и хвост антенной торчит, и глаз тот же — желтый, в крапинку, с черным щелевидным зрачком. Умнов любил кошек и легко запоминал их в лицо.
— Здорово, — сказал Умнов. — Это ты или не ты?
Кот не ответил, вопреки вздорным утверждениям классиков мировой литературы, повернулся и пошел, чуть покачиваясь на тонких длинных лапах, подрагивая худой антенкой, явно завлекая Умнова за собой. Тогда, утром, припомнил Умнов, он завлекал не зря — до близких ворот довел безошибочно.
