Мелькнула догадка, которую Чернов немедленно попробовал зафиксировать и прояснить.
— А как они называют себя, ваши соседи?
— Бастарос или, иногда, сегурос.
Bastar — «достаточный» с испанского, вероятно, в местном контексте — «самодостаточный», поскольку seguro de si в переводе с испанского означает «уверенный в себе». Испанцы или всё же баски — соседи вефильцев. Вот откуда баскские слова в языке…
— А до моря вы никогда не доходили? — вопрос на засыпку.
Интересно — на чью? Кармеля или Чернова?
— Большая вода? — переспросил Кармель.
Это прозвучало буквально: гадол карим. И переспросил:
— Map?.. Нет, это очень далеко, пешком невозможно. Бастарос бывают там, но у них есть лошади и повозки.
— Так поменяли бы их на что-нибудь, и у вас появились бы лошади. Знаешь, Кармель, лошадь тоже умеет рожать маленьких лошадей, а повозку несложно построить, если у вас есть род древоделов.
Кармель упрямо не желал слышать ни издёвки, ни даже лёгкой иронии.
— Да, мы могли бы. Но разве кому-то из нас дозволено было отлучаться из Вефиля так надолго? Мы ведь ждали тебя, Бегун, каждый восход — всё это бесконечно длинное время. И ты застал в городе всех до одного, и все до одного встанут на Путь позади тебя… Так что дело за тобой, Бегун. Ищи Путь.
— Разве я против? — задал Чернов вполне риторический вопрос. И добавил ещё один — тоже риторический: — Только ни ты, ни даже я незнаем пока, где он начинается. Так, Хранитель?
— Так, — согласился Кармель. Поинтересовался: — Ты это к чему?
— А к тому, — беспечно сказал Чернов, — что мне надо побывать в Панкарбо. Сегодня. Сейчас. Пока солнце не встало прямо над головой.
— Зачем? — откровенно испугался Кармель.
— Не знаю, — искренне ответил Чернов.
Он и вправду не ведал: то ли ему хотелось вырваться из сонной лени и тишины Вефиля, хоть на полдня да вырваться; то ли интересно было увидеть древний испанский или баскский городишко; а то ли — и это, по-видимому, и было истиной! — что-то (или кто-то) тянуло его прочь из Вефиля, за городскую стену. То ли Путь мог начаться только вне города, то ли что-то (или кто-то) подсказывало ему: двигайся, двигайся, тебя переполняет до краёв налитая чужая сила, трать её, расплёскивай… Короче, не до анализа ему сейчас было!
— Не знаю, — повторил он. — Но знаю: надо.
И Кармель поверил.
— Мне пойти с тобой? Или дать провожатого?
— Ты забыл, что я — Бегун, — усмехнулся Чернов. — Укажи мне направление, и я побегу.
— Хорошо, — почему-то с мистическим ужасом согласился Кармель. — Это просто. Из городских ворот по дороге, которая привела тебя к нам. Никуда не сворачивая.
Занятно, подумал Чернов. Поверни я назад, когда провалился в прореху, попал бы не в Вефиль, а в Панкарбо. А там, вероятно, Бегун никому не нужен. Судьба…
— Не волнуйся, — сказал он Кармелю. — Я вернусь.
— Я знаю, — ответил Кармель. — В Книге сказано: «И он каждый восход убегал и возвращался, и сначала ничего не происходило, а потом стали возникать чужие Пути».
— Тем более, — подтвердил Чернов. — Полтора времени, говоришь? Мне хватит трёх четвертей…
И рванул. Силы было — как раз на марафонскую дистанцию.
Дорога шла параллельно горам, иногда чуть поднимаясь, иногда спускаясь, но в целом маршрут Чернову сложным не казался. Бегали, бывало, и покруче. Вопреки опасениям, нестись рысью по сильно пересечённой местности в рубахе до колен и довольно просторных панталонах оказалось удобно и, главное, куда менее жарко, чем в зимнем спортивном костюме. Рубаха, надетая на голое тело, парусила, хорошо продувалась. Конечно, рекордов в таком одеянии не поставишь, но Чернов на рекорд и не замахивался, бежал себе ровно и мощно, дышал, что твой локомотив, легко ему было, сила — то ли своя, то ли всё же одолженная у народа Гананскогр! — требовала выхода, а хороший бег для Чернова всегда был выходом в любой ситуации. Нынешняя ситуация настойчиво позвала его в баскский — или всё же испанский? — город Панкарбо, где обитают «уверенные в себе», а зачем позвала — Чернов ответить не мог. Но селезёнкой чувствовал — надо!
С ним такое случалось в прежней жизни, в смысле, в той же самой, конечно, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, но — до провала в прореху. Иначе — в Российской Федерации двадцать первого века по Рождеству Христову. А что случалось? Ну вот, к примеру, просыпается он с осознанным, но непонятным желанием съездить в подмосковный посёлок Голицыно, куда перебрались скоротать свой век родители — тогда ещё живые и сравнительно здоровые. Прыгает в пока не угнанный автомобиль, едет, добирается до дачи и понимает: как же он вовремя! У матери прихватило сердце, до «скорой» не докричаться — мобильники в Россию ещё не пришли, — врачей по соседству нет, и личных машин нет: посёлок небогатый. Перехватывает отца, спешащего к шоссе за «леваком», грузят маму в «жигулёнок», везут в Апрелевку, в больницу — успевают, слава богу! Мама потом спрашивала:
