И вернулись князь Петр и княгиня Феврония в Муром. Правили они в городе своем по законам божиим и были милостивы к своим людям, как чадолюбивые отец и мать. Со всеми были равно сердечны, не любили только спесивых и грабительствующих, не жадны были к земным богатствам, но для вечной жизни богатели. Истинными пастырями города они были, не яростью и страхом правили, а истиной и справедливостью. Странствующих принимали, голодных кормили, нищих одевали, несчастных от гонений избавляли.
Когда приблизилась их кончина, они молили бога, чтобы в один час переселиться в лучший мир. И завещали, чтобы похоронили их в одной большой каменной гробнице с перегородкой посредине. В одно время облачились они в иноческие одежды и приняли монашество. Князя Петра назвали в иночестве Давидом, а Февронию – Евфросинией.
Перед самой кончиной княгиня Феврония вышивала покров с ликами святых на престольную чашу для собора. Приняв иночество, князь Петр, названный теперь Давидом, послал сказать ей: «О сестра Евфросиния! Близка моя кончина, но жду тебя, чтобы вместе покинуть этот мир».
Она ответила: «Подожди, господин мой, сейчас дошью покров для святой церкви».
И во второй раз прислал князь сказать: «Недолго могу ждать тебя!»
И в третий раз послал: «Отхожу из этого мира, не могу больше ждать!»
Княгиня-инокиня в это время вышивала последний покров, уже вышила лик святого и руку, а одежды его еще не вышила и, услышав зов супруга своего, воткнула иглу, замотала вокруг нее нитку и послала сказать князю Петру – в иночестве Давиду, – что и она готова.
В пятницу, 20 июня, отдали они оба душу богу.
После их кончины церковнослужители решили положить тело князя Петра в соборной церкви пречистой Богородицы в Муроме, а тело княгини Февронии – в загородном женском монастыре, в церкви Воздвижения животворящего креста, так как нельзя, дескать, мужа и жену положить в одном гробе, раз они стали иноками. Сделали для них отдельные гробницы и похоронили святого Петра в городском соборе, а святую Февронию в другой гробнице в загородной Воздвиженской церкви. А ту двойную каменную гробницу, что они велели сделать себе еще при жизни, оставили пустою в том же городском соборе.
Но на другой день утром увидели, что отдельные их гробницы пусты, а святые тела князя и княгини покоятся в той общей гробнице, которую они велели сделать для себя перед смертью. И те же неразумные люди, что пытались при жизни разлучить их, нарушили их покой после смерти: они снова перенесли святые тела в особые гробницы. И на третье утро увидели опять тела князя и княгини в общей гробнице. После этого больше уже не смели трогать их святые тела, и так и остались они в соборной церкви Рождества Пресвятой Богородицы, где сами велели себя похоронить.
Мощи их даровал бог городу Мурому во спасение: всякий, кто с верою приходит к гробнице с их мощами, получает исцеление.
Не начать ли нам, братья, повесть о трудной рати, печальном походе Игоря-свет Святославича? Слово наше по нынешним былям, по-своему скажем, не станем петь по преданьям, в подражанье Бояну.
А мудрый Боян, говорят, если песню затеет, то деревом песня его зеленеет, серого волка она обгоняет, сизым орлом в облака улетает. Многое помнил Боян. Пел он о старом седом Ярославе. О храбром Мстиславе, что князя касогов Редедю перед его же полками сразил в поединке на поле брани. Пел о прекрасном князе Романе. Пальцы его лебедями по струнам летали. Послушные струны в руках оживали и славу князьям рокотали.
Начнем.
Начнем свою повесть об Игоре-князе. Ум его ясен, а сердце отвагой горит. Он храброе войско с собою ведет. Он биться за Русскую землю идет на Дон, в Половецкое поле.
Но что это? Светлое солнце тьмою закрылось. Ясное утро ночью сменилось. И воины укрыты пологом мрака.
Не убоялся князь Игорь тревожного знака.
– Братья! Дружина! – сказал он. – Лучше нам в битве убитыми быть, чем под половцем поганым ходить. Так сядем на быстрых коней и к синему Дону поскачем скорей! Там, на краю Половецкого поля, стрелам и копьям нашим раздолье. Либо нам головы буйны сложить, либо шеломом из Дону испить.
