Новеллино - страница 180

, выдающийся повелитель многих государств, обладавший могущественным войском и великими сокровищами, ехал однажды верхом по своим владениям в сопровождении многих своих баронов, как это подобало столь великому государю. И вот, когда он подъехал к переправе через реку, случилось, что на берегу ее находился земледелец, пахавший хозяйскими быками хозяйскую землю. Ему сказали: «Едет король!» Бедняк знал давний обычай, по которому при виде короля каждый должен сделать ему какое-либо приношение, кто — большое, кто — малое, сообразно со своими средствами. Видя, что он никак не может подобающим образом почтить короля и его величие, земледелец, в порыве восторга, исходившего из глубины его сердца, оставил своих быков и поспешно бросился в реку, около которой он увидел короля; сложив ладони, он набрал в них воды, подошел к королю и сказал ему:

— Государь мой, у меня нет ни золота, ни серебра и никакого иного имущества, которым я мог бы надлежащим образом почтить тебя, моего владыку и повелителя. У меня нет ничего, кроме вот этой малости воды, которую ты видишь в моих мозолистых руках; прими же ее, молю тебя, с таким чистым сердцем, с каким я даю тебе ее, и поверь, что, если бы моей благосклонной Фортуне было угодно, я принес бы тебе более подобающее приношение.

И поистине велика была человечность короля, совершившего деяние, достойное подлинно великого государя: он не погнушался склонить свои нежнейшие уста к грязным и грубым рукам сельского хлебопашца и выпить из них воду, оценив не размер этого ничтожного дара, а только чистую любовь дарителя; и, поблагодарив его за трогательную любовь, король поехал себе дальше с богом. Итак, приведя ей на память этот красноречивый пример, скажи ей далее, что, хотя я хорошо сознаю, сколь скуден самый пышный дар в сравнении с красотой ее возвышенной и благородной души, пусть она все же удостоит оценить не твою незначительность, но величайшую преданность того, кто ей тебя посылает. И пусть с той же человечностью, с какой эта государыня обычно дорожит малыми вещами, она соблаговолит присоединить тебя к их числу и не забывать в течение некоторого времени о ее преданнейшем рабе Мазуччо. И, так как я уверен, что, исполнив как следует данное тебе приказание, ты будешь любезно принят этой ясной звездочкой, я считаю необходимым дать тебе несколько полезных наставлений относительно того, как тебе следует держать себя в течение всей твоей жизни с другими частными лицами, которые будут тебя читать.

Прежде всего я хочу, чтобы ты никогда не пытался самонадеянно убеждать, просить или заставлять других людей читать тебя, дабы те длинные и безвкусные, беспорядочно расположенные и написанные плохим языком новеллы, из которых ты состоишь, не вселили в того, кто не расположен их читать, скуку и отвращение. Тем же, кто сам пожелает прочесть тебя, приветливо открой все свои тайны, ничего не скрывая. Будь готов к тому, что наверное найдутся шептуны, которым природа отказала в даре ясной речи, зато обильно наделив их способностью колоть добродетельных людей своими собственными пороками; и вот эти-то шептуны будут язвить меня за то, что я писал о честности женщин и порочной жизни лжемонахов. Ответь им разумно, мой Новеллино, и скажи им кратко и вразумительно, что все сообщенное мною о женщинах по сравнению с тем, что я мог бы еще с полнейшей правдивостью рассказать о них, является, как большинство из них могут сами промеж себя засвидетельствовать, горсточкой воды, зачерпнутой из огромного моря. Что же касается моих нападок на монахов, которые, несомненно, вызовут много крика, ты на этот счет не смущайся и скажи, что, насколько тебе известно, ни разум, ни честность не позволяют считать и называть монахами тех людей, которые ни своим образом жизни, ни своими нравами не похожи на монахов, ибо эти люди и в прошлом совершали, и сейчас ежедневно творят столько явных злодеяний и успешных мошеннических проделок, что мы вынуждены причислить их к хищным волкам и заслуженно назвать их воинами великого дьявола. Поэтому если я столь пространно, хотя все же недостаточно писал о них, то никто по справедливости не может упрекнуть меня за это; и, конечно, если бы я мог думать, что меня при этом поймут, я никогда не называл бы их монахами, но служителями сатаны.