— Не смогу, — проговорил он. — Ноги у меня болят.
— Неправда! Ничего не болят! — нетерпеливо выкрикнул Лебеда. — Ты что, плакаться сюда пришел? То у тебя болит, другое болит! Ишь чего надумал, мальчонка. Ни земли у него, ни телеги! За милые глаза, что ли, будем тебе трудодни начислять? Нет, ты сперва покажи свою силу!
Все окружающие считали их спор шуткой. Но Ферко теперь вдруг понял, что Лебеда и не думает шутить.
— Не бойся, товарищ! Твоих трудодней я есть не стану!
Он выпрямился — тоненький, стройный как свечка. Тряхнул головой, гордым, смелым движением вскинул ее, прищелкнул пальцами — словно сразу много-много горошин с треском вылетели из бузинного самопала.
Все это было лишь приготовлением, сигналом к танцу, на который прежде всего мелкой дрожью ответили колени, потом негромким, но все убыстряющимся пристуком отозвались ботинки. Плечи, бедра, — верятноо, все еще ожидая мелодии дудки или цитры, шевельнулись сдержанно, как бы нехотя, и стали приноравливаться к перебору ботинок.
— Ну, вот видишь! — закричали все вокруг, а кларнетист, аккомпанировавший танцам на сцене, заиграл какую-то быструю мелодию.
Ферко улыбнулся, вскинул голову, громко вскрикнул и закружился веретеном в воздухе. А когда ноги его снова коснулись земли, он уже плясал — легко и все-таки по-мужски энергично — танец чюрденгеле. Тяжелые солдатские ботинки вдруг сделались легче пушинок, утратив вес и неуклюжесть, когда Ферко пустил их дробью по полу и защелкал каблуками в воздухе.
Лебеда поначалу лишь злорадно улыбался. Но вот лицо его стало серьезным, и он подался вперед, следя за каждым движением танцора.
А Ферко прищурил свои черные глазенки, и, подобно тому как уверенный в себе кучер, ослабляя вожжи, пускает во весь опор нетерпеливо рвущихся вперед лошадей, он дал вдруг волю всей своей силе, всем своим мышцам.
Он плясал, а ему казалось, что вместе с ним пляшут стены, мебель, окружающие его люди. Остановившись на миг, чтобы пригладить упавшие на глаза волосы, он успел подметить зависть на лице Лебеды.
«Попробуй ты так, если сумеешь, жадюга!» — весь побагровев, злобно подумал мальчик и еще сильнее застучал каблуками по полу.
— Ну, давай, давай! — тараща, глаза, бросил Лебеда. — Это еще пустяки!
— Пустяки? — метнул на него взгляд Ферко и с новой силой продолжал выделывать коленце за коленцем.
Казалось, теперь уж помимо его воли двигались руки, плечи, ноги и поясница; гнев, словно волшебный напиток, сделал мальчика удивительно выносливым и гибким. Ему представлялось, что он с ненавистью и отвращением топчет змеиные головы или вот он босыми ногами ступает по горящим угольям, а то быстро и вертко обходит лужи, чтобы не запачкать свои воображаемые новые сапоги с голенищами гармошкой, а вот, радостно хлопнув в ладоши, мальчик — ловкий, стройный — взвивается в высоту, словно найдя сказочное богатство или встретив дивной красоты девушку.
— Давай! Давай! — подстегивал Лебеда.
Все смотрели на танцующего в глубокой тишине. Слышно было только его прерывистое, тяжелое дыхание.
— Ну, хватит Ферко! Мастер ты плясать! — сказал кто-то. Но гнев, кипевший в мальчике против Лебеды, заставлял его плясать все с большей яростью. «Не поддамся я тебе, жадина! — думал он. — Назло не поддамся. Пускай люди посмеются над этим носатым завистником. Выставлю его на посмешище!»
— Что это здесь происходит? — спросил Фенеш, входя в зал вместе с председателем сельсовета. — Хорошо, Ферко, довольно! Здорово у тебя получается! — улыбнулся он мальчику.
— Нет, я не перестану. Пускай Лебеда не говорит, что у меня нет силы!
Однако Ферко чувствовал, что в теле уже нет больше прежней упругости, ботинки становятся все тяжелее, мокрая рубаха липнет к спине. Гулкий пол становится похожим на вязкую глину, зал вертится каруселью, руки вот-вот вырвутся из плеч, а сердце колотится в груди испуганно и устало.
— Давай, давай! — подсмеивался Лебеда. — Это все еще пустяки!
— Пустяки! — повторял про себя Ферко, а ботинки, словно тяжеленные жернова, тянули его к полу.
«Нет у меня земли, нет телеги, матери нет, а тебе — все это пустяки!» — подумал он и вдруг оборвал танец.
