— Да, — скрипнул зубами Роншероль, — этот красавчик и богатей Рено! Интересно, откуда у него столько золота, чтобы швырять его направо и налево? И имеет ли он вообще право носить шпагу? Кто он такой, в конце концов?
— Что, ненавидишь его? — свистящим шепотом спросил Сент-Андре.
— Еще как ненавижу! — пробормотал Роншероль. — Ненавижу, потому что он щедр и великодушен, ненавижу за то, что он богаче меня, красивее меня, удачливее меня… Ненавижу за то, что он счастливчик и обладает могуществом, которое меня ужасает. Потому что я боюсь! Да я просто содрогаюсь, видя его! А ты?
— Тихо! Он уже здесь.
Действительно, Рено подошел, раскрыв объятия. Он буквально излучал счастье. Он смеялся, пожимая руки двум своим друзьям, радость лилась через край.
— Истинно Божий День, как любит говорить наш государь Франциск Первый! До чего же радостное воскресенье! Какое солнце — ну, просто праздник! Друзья мои, дорогие мои друзья, я хочу сегодня устроить пирушку. Пойдемте к Ландри Грегуару, я приглашаю вас в его знаменитый кабачок «У ворожеи»!
— Да ты чуть ли не поешь от радости! — воскликнул Сент-Андре и поморщился.
— Ты благоухаешь радостью! — поддакнул Роншероль и побледнел.
— Пошли, пошли! Завтра будет совсем другое дело! Завтра! О, это благословенное счастливое завтра!
Молодые люди взялись под руки и, болтая, смеясь, перекидываясь шуточками, отправились на улицу Сен-Дени, где находился прославленный кабачок «У ворожеи» — прославленный своим прекрасным анжуйским, которое привез туда Франсуа Рабле, и тысячью лакомых блюд, изобретенных гениальным Ландри Грегуаром.
Прошло два часа. Рено, Сент-Андре и Роншероль, выйдя из кабачка, прощались на улице и уславливались о завтрашней встрече.
— Вот это да! — воскликнул Сент-Андре. — Вот это обед! Чудо да и только! Знатно ты нас угостил! Слушай, ты столько рассказывал нам о своей красавице, говорил, как волшебно она хороша собой, сказал даже, что завтра идешь к ее матушке просить руки возлюбленной и уверен в успехе, но ты забыл одну очень важную вещь: открыть нам имя своего божества. Или оно настолько священно для тебя, что ты не можешь произнести его вслух?
— Нет, просто она запретила мне интересоваться им, — ответил Рено. — Да я и сам… Единственное, что я по-настоящему хочу знать, это то, что я люблю ее, обожаю, что каждое утро — вот уже целый месяц — купаюсь в счастье, когда она удостаивает меня свидания под тополями на Гревской площади, что любовь…
Оба друга Рено вздрогнули, услышав его слова. Каждый из них улыбнулся, и человек, менее сосредоточенный на себе и собственных чувствах, чем Рено, не преминул бы заметить, что улыбка была одинаковой: исполненной скрытого торжества и зловещей. «Под тополями на Гревской площади», — сказал Рено. А ведь это значит, что его божественная возлюбленная — та самая девушка, за которой охотятся королевские сыновья. Именно ее они оспаривают друг у друга, именно ее хотят похитить у незнакомца, с которым она прогуливается каждое утро! А незнакомец — это Рено! Что ж, на этот раз они, похоже, не промахнутся. Только надо торопиться. Наскоро простившись с тем, кого они называли своим другом, молодые люди со всех ног бросились к Лувру.
— Ты куда? — тяжело дыша и стараясь не отстать, спросил Роншероль.
— Испросить аудиенции у его высочества Франсуа и у его высочества Анри! — процедил сквозь зубы Аль-бон де Сент-Андре, лицо его стало необычно суровым, губы сжались в тонкую ниточку.
— Поделим прибыль?
— Ладно. Для такого дела нашей двойной ненависти только-только хватит!
