— Ой, батька, я с четырнадцатого года воюю. Уже всякий свет повидал. И тот, и этот.
Аршинов, Щусь, Каретников, остальные члены штаба тоже задвигали с грохотом стульями.
— Где он хоть, танк твой?
— От Салтовки версты две будет.
— Это не тот, что Щуся под Текменевкой, как зайца, гонял?
— Должно, он. Про других тут не слыхать было.
— Тогда откуда ж он под Салтовкой взялся? Там ведь и белых поблизости нет.
— Врать не буду, не знаю, — развел руками солдат. — Но мы с хлопцами так кумекаем, что заблудился он. От своих отстал и заблудился.
— Отстал… Он что, кутенок?
— Ну, не знаю. Может, в темноте не туда свернул. Может, сломался, а уж потом, когда свои ушли, починиться смог.
— Если б сломался, его подорвали бы и вся недолга.
— Что ты меня, батька, пытаешь? Я столько же, сколь и ты знаю.
— Так вы оттуда не вытащили никого, что ли? — Батька остановился, поглядел снизу вверх на бойца колючим взглядом.
— Нет, Нестор Иванович. — Улыбка сошла с мосластого загорелого лица. — Мы уж стучали, стучали, мол, выходите, не тронем. Не отвечают.
— Ладно, по коням. На месте разберемся. Щусь, Задов, со мной, остальные тут.
Номах взмахнул затекшими от долгой неподвижности руками, суставы звонко хрустнули.
— Как же вы его взяли-то, такого борова? — спросил батька, когда вдали показалась болотно-зеленая неуклюжая громадина.
— Так ему Шимка гусеню гранатой подорвал, он и встал.
— Годится. А скажи-ка мне, воин, почему он вас из пулеметов не посек?
— Так у него, похоже, патроны вышли. Он как нас заприметил, дал пару очередей, да с тем и замолчал. Должно, думал, что мы струсим, уйдем, да только не на тех нарвался. А тут как раз и Шимка с гранатой: получай гостинец. С тех пор, как встал, так и молчит, ни выстрела.
— Для себя, поди, берегут, — подмигнул довольный Номах.
— А то для кого ж. Наружу теперь особо не постреляешь. Мы им все щели, откуда стрелять можно, деревянными пробками забили.
— Дело.
К танку подъехали, впрочем, с осторожностью. Неподвижная насупившаяся громадина не могла не внушать чувства опасности.
Номах сошел с тачанки, подошел к бойцам, стерегущим танк.
— Тихо там?
— Как в гробу, батька.
Номах обошел танк по кругу, остановился у двери, огляделся в поисках щелей, из которых можно было бы выстрелить, постучал рукояткой зажатого в кулаке револьвера.
— С вами говорит командующий анархо-коммунистической повстанческой армии Нестор Номах. Предлагаю выйти и сдаться. Жизнь и безопасность гарантирую лично.
Он наклонил ухо к броне, но не услышал ни звука.
— Повторяю предложение. Ваш выход в обмен на гарантии безопасности.
Снова тишина.
— Слышно меня? Эй, в танке!
Он заколотил сталью о сталь. Броня отозвалась низким гулом.
Номах повернулся к бойцам.
— Там точно кто-то есть? Утечь не могли?
— От нас-то? Если только духом бесплотным, — охотно заверил его маленький, словно карлик, Шимка. — Как я ему ходилку перебил, так мы и обложили его кругом. Некуда им было деваться.
— Или, может, там и не было никого, а, орел? — подковырнул бойца Номах.
— Как это, не было? А вел кто? Стрелял? Не, такого быть не может, — сначала растерянно, а потом все уверенней выдал тот.
— Ладно, ладно. — Батька успокаивающе поднял ладонь. — Щусь, он у тебя под Текменевкой сколько народа положил?
— Да душ пятьдесят на тот свет переправил.
Батька нехорошо улыбнулся.
— Так что ж? Моего слова вам мало? — крикнул он в дверь и, снова не дождавшись ответа, заявил: — Тогда я снимаю свои гарантии.
Он последний раз стукнул рукоятью револьвера по броне.
— Молитесь, золотопогонные.
Оправил ремни, тряхнул головой и сквозь сжатые зубы произнес:
— Дрова. Под днище, сверху, вдоль бортов. Засыпать его дровами и поджечь.
Три тачанки и еще бойцов десять пешими несколько раз отправлялись к видневшемуся вдалеке лесочку и натащили кучу сушняка размером с хороший стог.
— Пока хватит. Но до темноты еще сходить надо будет, — одобрил Номах. — И вот еще что. Труба или прут железный найдется у кого?
В одной из тачанок отыскался обрезок трубы полтора метра длинной, возимый неизвестно для чего и неизвестно с каких пор. Русский человек часто бывает бестолково и нерасчетливо запаслив.
