Поскольку теперь мы говорили об Ульвене, я невольно перевел взгляд на него.
Что-то произошло с ним, теперь он сидел, согнувшись, как от резкой боли, вцепившись в краешек стола. На болезненно-желтой коже выступили капельки пота, и я увидел, что пальцы, обхватившие рукоятку тяжелого пистолета, побелели. От уголков рта вниз пролегли две горькие складки, а глаза заволокло дымкой, казалось, он вот-вот потеряет сознание.
Но дуло пистолета все так же точно было направлено в мою сторону, и все так же зияло черное отверстие.
Этот новый поворот судьбы, такой же неотвратимый, как и невероятный, поразил меня: неужели мне суждено завершить свой жизненный путь так бесславно, и, может быть, не только мне, но и нам обоим, а может быть, и всем троим. Но это были совсем не те люди, которым я хотел бы составить компанию, даже в смертный час. И не тот дом, все не то…
— Но ведь в семьдесят первом… — начал я.
— Заткнись, — отрезал он. — Надоела мне вся эта чушь. Не желаю… — его голос на секунду дрогнул, и вдруг: — Да расскажу я тебе о пожаре. Все было не так, как ты думаешь. Хеллебюсту и мне было наплевать на все эти предупреждения. Конечно, ему были нужны страховые суммы, но при условии, что в цехе никого не останется. За одним исключением…
— Хольгер Карлсен.
— Помню, когда раздался взрыв… Я был убежден, что все, кто оказался внутри, убиты, но войти внутрь и посмотреть, что там с Хольгером Карлсеном, я был просто обязан. Расчет был верный.
— Иначе могло случиться, что он остался бы жив?
— Иначе бы он… — он умолк и оскалил зубы, лицо его исказила гримаса, нет, на этот раз не насмешки, а боли. Он тихо застонал. — Черт побери!
— Ты что, не понимаешь, что тебе надо к врачу! — воскликнул я.
— Харальд! — закричала Элисе Блом и бросилась к нему. Он пригвоздил ее на месте страшным взглядом.
— Не двигайся! Я застрелю тебя, Элисе! — ствол пистолета теперь был направлен в нее, и я воспользовался этим лишь для того, чтобы переступить с одной ноги на другую, но ствол тут же уткнулся мне прямо в живот. Я замер. Элисе Блом опустилась на колени и закрыла лицо руками. Ее затылок так и маячил у меня перед глазами, и я отчетливо видел, где кончается парик и начинается ее собственная кожа. Пелерина слетела с плеч, и обнажилась шея, нежная и беззащитная. Но погладить ее было некому, некому успокоить.
Я наблюдал за Харальдом Ульвеном. Он сидел теперь, как натянутая струна от боли и отчаянья, держался из последних сил, в этом зыбком пространстве, где единственной реальностью, единственной точкой опоры был этот черный, блестящий от смазки пистолет.
У меня заныли ноги, и я не знал сам, как долго я смогу простоять. Я чувствовал напряжение во всем теле, но особенно дрожали ноги. Смертельный страх стучал в животе, как неумолимый барабан судьбы. Ничего больше не замечая вокруг, я кивнул в сторону двух портретов у него за спиной:
— Ты остался верен своим убеждениям после всех этих лет?
— Нас больше, чем ты думаешь, мы постепенно пробуждаемся к жизни, за нами пойдет молодежь. Газеты пытаются замолчать этот факт, но число моих единомышленников растет — в Германии, в Норвегии и даже в Англии.
— Бывшие заклятые враги? — спросил я, совершенно обессиленный, — оплот демократии?
— Мы истинные демократы! — взорвался он. — За нами будущее, ибо мы очистим человечество и возродим его. Посмотри вокруг — повсюду грязь и беспорядки, распустились, о чистоте крови никто не заботится. Расы, нации — все смешалось. Но люди будущего должны быть чистыми и безукоризненно белыми, возрожденными…
— Пройти очищение огнем и кровью?
— Путь к освобождению мы проложим стальным клинком. Мы вырежем под корень большевиков и уродов, евреев и черномазых. Им не будет места в будущем обществе, все нечистоплотное и уродливое сгинет прочь.
На мгновение его взгляд устремился в какие-то заоблачные высоты, и я опять улучил момент, чтобы немного размять ноги. Затем он вернулся обратно на землю, и в меня уставились сразу три глаза — один черный и холодный, и еще пара тоже черных, но лихорадочно-жгучих.
— А ты часом не еврей, Веум?
Я провел рукой по моим светлым волосам:
