Одна из женщин положила пухлую руку ему на колено.
— Совесть не должна тебя мучить, Головешка, не должна.
— Не должна? — Глаза его были полны горечи. Он никак не мог вернуться из пятьдесят третьего года.
Не торопясь и совсем без нажима, я задал свой главный вопрос:
— Значит, сначала Хольгер Карлсен вышел, а потом Харальд Ульвен вошел?
— Да, да, и спас мне жизнь! Он спас меня, понимаешь! А тот, которого я тащил, он тоже выжил, и еще какое-то время…
— Конечно, тебя-то он спас. — Для Головешки только это имело значение, и у меня не было права с ним спорить. Но как же случилось, что Хольгер Карлсен погиб? Ведь он вышел из цеха. Конечно, еще продолжались взрывы, и можно допустить, что какая-то стальная балка прибила человека, находившегося снаружи, но насколько велика была вероятность? В общем-то, мы все попадаем в паутину случайностей, но анализировать происходящее обязаны.
Не спеша, я извлек на свет еще одну бутылку пива и протянул ее Головешке.
— Возьми. У тебя, наверное, в горле пересохло.
Не говоря ни слова, он взял бутылку, приложил ее к губам и отхлебнул.
— В горле у меня пересохло много лет назад, Веум.
Под косыми лучами солнца наша пятерка пересекла Сандвикский рынок, и я увидел собственное отражение в стеклах витрины. Процессию возглавляли дамы и карлик, которого, как мне объяснили, звали Громила Ульсен, дамам понадобилось в туалет, а Громила жил как раз неподалеку, в подвале, на Сандвикском шоссе. Замыкали процессию Головешка и я. Он обещал проводить меня на квартиру к Ольге Серенсен, если она все еще жила там, где и два года назад.
Когда я увидел в витрине отражение всей нашей компании, меня поразило, что среди этих людей я тоже ничем не выделяюсь. Способность частного детектива не бросаться в глаза обычно относят к его профессиональным достоинствам. Но когда я понял, что ни среди завсегдатаев бинго, ни в этой сомнительной компании, с увесистым пластиковым пакетом, болтающимся у меня на запястье, я не выглядел чужаком, у меня испортилось настроение. Свободной рукой я пригладил волосы и попытался поправить на себе одежду. Пожилая дама, проходившая тлимо, бросила в нашу сторону осуждающий взгляд. Я понял, что для нее я был одним из «этих».
— Вроде бы Ольга не имела отношения к пожару, — подал голос Головешка.
— Не имела. Речь о другом. — Мне не хотелось преждевременно открывать карты.
— Юхан Верзила? — осторожно поинтересовался Головешка.
Этого я от него не ожидал.
— А ты его знал? — спросил я.
— Да как тебе сказать. Вообще-то у нас здесь все друг друга знают, все кореша. — Он замолчал, словно что-то мешало ему, и потом, понизив голос, продолжал: — Пару лет назад я к Ольге сватался, но даже она меня отвергла. Так что, суди сам, на каком я здесь счету. И если кто-то любил меня за последние тридцать лет, то только за деньги. Или спьяну — им тогда все равно.
Ну что на это сказать? Я только кивнул и прикусил губу.
— Не желаете ли присоединиться? — К нам подошел Громила Ульсен. — Предлагаю скинуться на можжевеловую, а я сгоняю за ней на тачке. Так вы как?
— Мы заняты, дело у нас, — торжественно объявил Головешка. — К тому же в кармане ни шиша.
— А вы? — Громила Ульсен перевел на меня взгляд, не теряя надежды.
Я достал пять десяток из внутреннего кармана.
— Держи. Это за Головешку.
Деньги утонули в его громадной лапе, как шоколадная обертка в ковше экскаватора.
— Если надумаешь, ты тоже приходи. Головешка знает, куда.
Громила Ульсен и дамы свернули направо, а мы держали свой путь дальше — вверх по ступенькам улицы Южной общины. На каждой площадке Головешка останавливался, чтобы перевести дыхание, так что продвигались мы медленно.
Ольга Серенсен жила на Хиркегатен, на втором этаже серого старого дома с печной трубой. Эта улица тянулась от Сандвикской церкви, где когда-то крестились и венчались все жители этого района.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Несмотря на табличку на коричневой двери с надписью «Енсен», Головешка утверждал, что именно здесь и жила Ольга Серенсен. Убедиться в этом нам не пришлось, так как дверь не открыли.
С сомнением поглядывал я на табличку. За узким покосившимся окошечком в двери угадывалась цветастая штора, но света внутри не было.
