— А тебе кажется это странным? Ведь и пожар был квалифицирован как несчастный случай. А что, если это действительно была работа Харальда Ульвена? И если Ульвен был тот самый Призрак, то это был, если так можно выразиться, его шедевр. Пятнадцать обугленных трупов.
— Но какой для него во всем этом смысл?
Ялмар Нюмарк пожал плечами.
— Это могла быть жажда мести по отношению к обществу, ко всем другим людям, чье правое дело победило. А может быть, просто-напросто выгода.
— Ты имеешь в виду, что кто-то мог ему заплатить за это?
— Почему бы и нет?
Он угрюмо посмотрел на меня:
— А ведь Харальд Ульвен оказался тогда одним из героев дня. Одним из тех, кто не раз нырял в пламя, чтобы выносить людей из огня. Он сам получил небольшие ожоги, газеты превозносили его. Ничего общего с тем юрким угрем, которого мы с Фанебюстом допрашивали в сорок пятом.
— Так ты это имел в виду вчера, когда говорил о каких-то предчувствиях или предположениях?
— Сущность моего предположения в том, что Харальд Ульвен и Призрак — одно и то же лицо, факт, так и не нашедший подтверждения. Но если это на самом деле так, то весьма вероятно, что он и вправду имел отношение к пожару. Но все эти предположения в высшей степени неопределенны и бездоказательны, и нет таких следственных органов в мире, уж во всяком случае, в Норвегии, которые были бы способны на таком основании возбудить дело. Мы снова допрашивали Ульвена, но обстановка в 1953 году была уже не той, что в 1945-м. Нам приходилось действовать гораздо осторожней, а сам Ульвен вел себя гораздо наглее. Ссылаясь на то, что его уже привлекали к ответственности, по закону он искупил вину за совершенное.
— А какую позицию во время войны занимал Хагбарт Хелле?
Ялмар Нюмарк лукаво взглянул на меня:
— Он избежал расстрела, как и многие люди его круга. Власти вели очень осторожную экономическую политику. Несмотря ни на что, даже во время войны сохранялось некоторое количество рабочих мест. Людям нужно было жить. К тому же очень важно было обеспечить здоровую экономическую жизнь в первые трудные послевоенные годы. Власти смотрели сквозь пальцы на некоторые формы коллаборационизма. Скажу только одно: Хагбарт Хелле ничего не потерял во время войны, и в 1945 году его предприятие процветало даже больше, чем в 1939 году.
— Итак, никаких явных связей между ним и Харальдом Ульвеном не прослеживается?
Он решительно покачал головой.
— Доказуемого — ничего. Если бы что-то было, уж туг мы бы его прихлопнули. Комиссию муниципалитета по расследованию возглавлял Конрад Фанебюст, который был тогда мэром. Не было людей более заинтересованных в том, чтобы уничтожить Призрака, чем мы с Конрадом. Я помню, как мы сидели всю ночь напролет и просматривали все свои бумаги: протоколы допросов 1945–1946 годов, расследования, связанные с пожаром. И мы там ничего не обнаружили. И это…
— Да?
— И это, как ничто иное, укрепило наши подозрения.
Я кивнул. Мне было понятно, что он имел в виду.
— Все действия Призрака отличало то, что он не оставлял никаких улик. И на этот раз восемь лет спустя после войны его дело опять закрыли. Но это меня убедило только в одном…
— А именно?
— Что Харальд Ульвен и Призрак — одно лицо. Теперь ты понимаешь, почему мысли о пожаре на «Павлине» никогда не оставляли меня в покое.
Я опять кивнул.
— Что же произошло с ним потом?
— Он устроился на новую работу в типографию. Потом работал в других местах. В 1959 году он сошелся с женщиной, с которой познакомился на «Павлине». Свой брак они не регистрировали, но все время жили вместе, вплоть до его смерти. Вчера я тебе показывал, ты видел ее фотографию на газетной вырезке. Конторская служащая Элисе Блом. Ее подпись была единственной в сообщении о его смерти. После пожара она работала в муниципалитете и продолжает работать там по сей день. Это она уверенно опознала его тело тогда, в 1971 году.
— А его фотография есть?
— Харальда Ульвена?
Я кивнул. Ялмар вынул из нагрудного кармана записную книжку. Она была в коричневом переплете, очень потрепанная, из тех, что люди, подобные Ялмару Нюмарку, носят с собой на протяжении всей своей жизни, как частицу собственного «я». Он обшарил множество карманов и наконец извлек пожелтевшую газетную вырезку. Он протянул ее мне так поспешно, как будто бы боялся, что между нами может вспыхнуть электрический разряд.
