— В чем именно состоит лечение?
— Лечение представляет собой использование одной из форм электрогипноза. Вы наденете легкие очки, испускающие световые вспышки, и наушники, через которые будут подаваться синхронизированные со вспышками гармонические звуки. Комбинация того и другого вызовет состояние, близкое к трансу, что позволит телу расслабиться и обеспечит сон.
— Гипноз? — спрашивает Саманта.
Доктор Клей наверняка слышит в ее голосе уступающую сомнению уверенность, но, похоже, это его нисколько не смущает. Он отвечает с прежней абсолютной убежденностью, как будто его спросили, сколько будет дважды два:
— Да.
Может, это не имеет никакого значения, думает Саманта. Он знает, что они устали, дошли до предела, ведя неравную битву с бессонницей, а потому согласятся на любое предложение, сулящее хоть какую-то надежду.
— Когда придете сюда вечером, — продолжает доктор, — скажите дежурной внизу, что участвуете в проекте «Круг Эндимиона».
Ощущая острую потребность сказать что-то еще, но боясь озвучить вопрос, который вертится на языке у каждого {Что, если это не сработает?), Саманта все же решается:
— Почему вы назвали проект именно так?
Голос ее звучит безнадежно слабо и нетвердо, как у старшеклассницы, пришедшей на урок без выполненного домашнего задания.
— Посмотрите. — Он указывает на висящую на стене картину. — Это работа Никола Пуссена под названием «Селена и Эндимион». Согласно греческой мифологии Селена, богиня Луны, безумно влюбилась в Эндимиона, беззаботного и красивого юного пастушка. По ее просьбе Зевс пообещал юноше исполнить одно его желание. Имея широчайшую возможность выбора — любовь, счастье, власть, деньги, — Эндимион попросил у верховного бога того же, чего хотите и вы. — Доктор Клей обводит взглядом неполный круг. — Сна. Конечно, для него сон был всего лишь способом навечно сохранить красоту и молодость. Именно этого он жаждал более всего на свете, и Зевс удовлетворил просьбу пастуха, наградив его вечным сном. — Доктор смотрит на Саманту. — Вот почему я выбрал для нас это имя.
— Ну и как? Уже ощущаете себя Зевсом?
Она не знает, какие чувства вызвал у него вопрос, но впервые видит, что доктор Клей колеблется при выборе ответа.
— Посмотрим.
Саманта поворачивается к картине, и ее взгляд снова цепляется за пустой стул. По какой-то неведомой причине это отсутствующее, ломающее круг звено вызывает у нее беспокойство, и появляется предчувствие чего-то ужасного.
Преодолев бегом три лестничных пролета и все еще отдуваясь, Фрэнк останавливается у двери квартиры Саманты. В бумажнике у него до сих пор лежит дубликат ключа, и сейчас он думает, стоит ли возвращать его по прошествии стольких месяцев. Он нажимает кнопку звонка и дважды стучит в дверь.
Саманта открывает, и глаза ее расширяются от удивления.
— Не был уверен, что застану тебя дома, — говорит Фрэнк, засовывая руки в карманы.
— Я взяла выходной. Не знала, на сколько задержусь, и решила подстраховаться.
Фрэнк осторожно входит и обводит квартиру взглядом, отыскивая перемены, произошедшие после его отъезда в Вашингтон. Похоже на то, как он впервые приехал домой после колледжа: вроде бы все то же самое и одновременно другое. Комнаты как будто уменьшились, сжались. На стенах новые картины. Артефакты прошлого — альбомы с рисунками, забытые безделушки — свалены в ящик и убраны в шкаф. Даже самая мелкая перемена напоминает о том, что жизнь здесь без него не остановилась, а продолжалась своим чередом. Никакой истории их любви. То, как Саманта стоит посреди комнаты, безвольно опустив руки, только усиливает ощущение утраты. Вот так она держалась в их последние недели вместе. В стороне от него, без страсти или желания. Говорила о чем угодно — о мебели, погоде, телепередачах, продуктах, — только не о них.
Именно это — ее усиливающееся безразличие, ее молчаливая отстраненность — действовало на него угнетающе. Он пытался убедить ее. Говорил, что они могут быть вместе. Говорил, что вовсе не ставит работу на первое место. Говорил, что любит ее. Но никакие объяснения не помогали. Что-то в Саманте изменилось, как будто она вот так, вдруг, за одну ночь, пришла к выводу, что за любовь к нему ей приходится платить слишком высокую цену. Секс стал актом отчаяния. Грубым физическим упражнением без нежности, без игры. По утрам, едва проснувшись, она поднималась и быстро уходила, так что к рассвету простыни остывали сильнее, чем воздух в пустой комнате.
