Пикуль Валентин
Ночной полет
Трасса моей несбыточной мечты пролегает над крышей моего дома; по ночам я слышу, как набирают высоту самолеты, я провожаю взглядом красные вспышки фонарей Сикорского - такие романтичные! - и впервые в жизни пытаюсь рассказать о себе.
О себе не потому, что моя биография представляет какое-то исключение, нет, просто я хочу сказать о себе то, что могу знать только я сам, и никто другой. Благожелательные критики иногда пытались отлакировать мою литературную судьбу, сообщая читателям (как это сделал покойный профессор С. Б. Окунь), что "у Пикуля нет законченного образования - ни исторического, ни филологического". Между тем жизнь сложилась так, что я навсегда остался самоучкой, и виною тому - война! Война, давшая мне первый толчок к размышлениям над поступками людей; война, которой я без остатка посвятил свою юность, а день 9 мая 1945 года я считаю как бы днем получения диплома: самый трудный экзамен был сдан!
Недавно я глянул в каталог Публичной библиотеки и был удивлен, что в СССР четыре литератора с фамилией Пикуль: профессор-технолог, женщина-врач, ученый-изобретатель и я, прозаик. Самое странное в том, что все Пикули, какие существуют в нашей стране, ведут свое происхождение из украинского села Кагарлык (бывшее имение графов Браницких), в котором некогда осели потомки буйной гайдаматчины, побратимы-сечевики Ивана Гонты и Максима Железняка. Мой отец, крестьянский парень, начинал жизнь матросом на эсминцах тревожной Балтики, а закончил ее комиссаром батальона морской пехоты в руинах Сталинграда. Подробности его трагической гибели я узнал лишь семь лет назад.
По матери я из псковских крестьян; недавно умерла моя бабушка, Василиса Минаевна Каренина, память о которой я сберегу на всю жизнь, ибо именно от нее я перенял вкус к удивительным оборотам русского разговорного языка. Когда я пишу, что на вокзале ударил гонг, "вещая отбытие, суля разлучение", то эта фраза - результат наследия простонародной речи моей бабушки, псковской крестьянки.
Родился я в 1928 году за фабричной Московской заставой, в захолустье старых, еще петербургских окраин, а детство провел под опекою бабушки на Обводном канале, где все было так, как выглядит сейчас. Помню строительство Фрунзенского универмага, казавшегося тогда чудом архитектуры; помню горьковатый запах первого асфальта на Международном и мелодичные звонки первых троллейбусов. Детство прошло без игрушек - и сейчас я люблю бывать в детских магазинах, где с завистью, слишком запоздалой, любуюсь забавной их пестротой. Ну что ж! Наверное, недоиграл.
Я успел окончить лишь 5 классов, когда грянула война. Как и все ленинградские дети, дежурил на чердаках. Совал в бочки с водою брызжущие фосфором немецкие "зажигалки". Пережил "глад и хлад" блокады, по-детски еще не сознавая, что все виденное мною уже становилось историей. Выехав весною из осажденного города в Архангельск, я в июле 1942 года - как раз в день своего четырнадцатилетия! - бежал из дома, обуянный жаждой флотской романтики. Был переправлен морем на Соловки, где в звании юнги дал воинскую присягу и освоил специальность рулевого-сигнальщика. В возрасте 15 лет я начал воевать на Северном флоте - в составе экипажа Краснознаменного эскадренного миноносца "Грозный". До сих пор вижу, как в разгневанном океане, кувыркаясь в мыльной пене штормов, точно и решительно идут строем "пеленг" корабли нашего славного дивизиона: "Гремящий", "Грозный" и "Громкий".
А хорошо было! Качало тогда зверски, в кубриках гуляла мутная ледяная вода; потрескивали борта, над волнами плыл морозный туман; ежечасно громыхали взрывы глубинных бомб; вечно мокрый, усталый от качки и хронического недосыпа, я по 12 часов в сутки нес боевую вахту наравне со взрослыми. Правда, рулевым пробыл недолго - служил штурманским электриком (иначе говоря, аншютистом), о чем я уже писал в книге "Мальчики с бантиками". Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: да, это были самые красивые дни моей жизни!
В 16 лет я стал командиром боевого поста.
Помню и свой боевой номер: БП-2 БЧ-1.
