– Обязательно проследите, чтобы температура была установлена на тридцать семь с половиной градусов, – предупредила Мария, – и храните колбы при этой температуре всю ночь и завтрашний день. Завтра вечером вам снова придется доставить их сюда.
– Это страшно рискованное дело, – заключил священник, прижимая к себе коробку, будто в ней лежала драгоценная священная реликвия.
– Иного пути нет, – ответил Ян. – К сожалению, нам в той лаборатории понадобится оборудование. До завтра, Пиотр.
Когда он ушел, врачи остались, чтобы прибрать лабораторию. Они бросили все оставшиеся бактерии протеуса в чашку Петри, а первоначальную бульонную культуру – в большую глиняную банку для отбросов, стоявшую под одной из раковин. Затем оба вышли из больницы.
С того места на лестничной площадке, откуда открывался вид на дверь в лабораторию, Леман Брюкнер, присев в тени, наблюдал, как три заговорщика покидают больницу.
Любопытство привело Лемана Брюкнера в лабораторию спустя пять минут после того, как врачи и священник ушли. Леман Брюкнер запер лабораторию и, спускаясь по лестнице к выходу из больницы, вдруг услышал голоса. Он затаился и начал подслушивать. К сожалению, голоса звучали приглушенно и слов нельзя было разобрать. Хотя в том, что врачи трудились в лаборатории после окончания рабочего дня, не было ничего необычного, однако присутствие священника показалось странным и особенно то обстоятельство, что тот покинул больницу, унося с собой какую-то коробку.
Брюкнер осторожно вошел в лабораторию и подождал немного, прежде чем включить свет. Он внимательно оглядел помещение.
Все было чисто и в полном порядке. Не осталось никаких следов, по которым можно было бы догадаться о том, чем они тут занимались. Подняв крышку большой глиняной банки, он заметил выброшенное блюдце Петри и пробирку. Блюдце было закрыто и невредимое лежало поверх разбитого стекла. Он осторожно достал блюдце и при свете начал наклонять его то туда, то сюда, изучая рыхлую поверхность студня и удивляясь тому, что к нему не прикреплена этикетка.
Брюкнер знал простой способ, как выявить, что это. Он зажег бунзеновскую горелку, поднес пламя к палочке для размазывания материала и, найдя остатки бактерии протеуса на студне, засеял ее на свежую питательную пластинку. Затем он пометил крышку: «Л.Б. 29 декабря 1941 г.» и задвинул пластинку в глубь инкубатора.
Он выключил свет, убедился, что хорошо запер дверь, и решил через день-два взглянуть на эту пластинку.
Давид ехал впереди на лошади, а Брунек следовал сразу за ним на немецком мотоцикле. Далеко позади них пешком шли вдоль реки восемнадцать мужчин и женщин, все были вооружены. Один из шедших – Антек Возняк – нес химикаты, которые у моста предстояло смешать, чтобы получить взрывчатую смесь.
Стоял пронизывающе холодный день, пятый после Рождества, над замерзшей рекой со свистом проносился жестокий ветер. Все они шли добровольно, полные убеждения, что единственный выход – это действовать.
Давид повернулся лицом к суровому ветру. Он был полон решимости бороться. Когда удастся заполучить оружие из этого поезда, группа сможет многое. Накануне вечером они даже завели разговор о том, как уничтожить важный для нацистов склад. Без него Зофия для немцев теряла всякое значение.
Однако для осуществления такого плана необходима артиллерия и люди, так как склад занимал большую площадь и усиленно охранялся. Давид еще раз предложил остановить один из жутких поездов, идущих в Аушвиц, и набрать бойцов из заключенных. И снова Брунек и Мойше отговори вал и Давида от столь безрассудной идеи:
– Где мы скроем столько людей? Как их прокормить и позаботиться обо всех?
Но Давид оставался непреклонен. Он знал, что настанет время и им придется заняться этими поездами, чтобы набрать бойцов. А они с Авраамом будут готовы.
Наконец отряд подошел к мосту, соединявшему обе стороны реки. Кругом стояли припорошенные снегом сосны с повисшими низко над землей ветвями. Партизаны разместились по заранее обозначенным местам. Давид, Брунек и Антек расставили всех перед началом операции, подбодрили их, и вскоре над Вислой снова воцарилась тишина. Двадцать вооруженных людей, стоявших наготове в лесу, были незаметны.
