– Вам предоставили двухнедельное увольнение.
– Врач в лагере сказал, что мне нужен отдых. Мне снятся кошмары. Я кричу во сне. И я не могу есть, внутри меня засела тошнота.
Первые слова молодой человек произносил непрерывным потоком, путался, запинался, как это бывает на исповеди, но, чем больше он говорил, тем легче ему становилось.
– Уверен, что вы этому не верите. Никто не хочет верить. Сначала даже я не поверил. Но затем, шесть месяцев назад, пришел указ прямо от… – Кеплер вдруг осекся и посмотрел на дверь.
– Все в порядке, – спокойно сказал Шукальский. – Нас никто не слышит, можете говорить, ничего не боясь.
Кеплер облизал губы и продолжил уже спокойнее.
– Шесть месяцев назад сам Гиммлер приказал коменданту лагеря Гессу построить газовые камеры, печи и приступить к широкомасштабному уничтожению людей. Моя обязанность заключается в том, чтобы заверить новоприбывших, раздетых догола и подгоняемых, словно стадо животных, что их никто не обидит, что им надлежит лишь принять душ, пройти дезинфекцию, после чего они получат новую одежду. Старики стояли и хныкали, дети плакали, беспомощных мужчин охватил гнев, невинные молодые женщины… О боже!
Вдруг Ганс спрятал лицо в руках. Пальцы скользили по потному лбу, к горлу подступала привычная едкая желчь, сердце сильно стучало. Сквозь окутавший его туман он услышал тихий голос:
– Вам плохо?
С большим усилием Ганс Кеплер сел прямо и влажной рукой пригладил волосы.
– Да, – прошептал он. – Это проходит. Это всегда проходит.
– Если это облегчит ваши страдания, – тихо произнес Шукальский, – я вам действительно верю.
Кеплер кивнул.
– Скажите мне, – сказал Ян, тщательно подбирая слова, – имеются ли другие подобные лагеря?
– Конечно, Аушвиц не единственный. Имеется план. – Кеплер настороженно взглянул на дверь и снова понизил голос. – Прежде чем я отправился в Аушвиц, мне вручили брошюру под названием «Недочеловек», в которой славян называют «пережитками человечества». В гитлеровской шкале «недочеловеков» славяне стоят лишь на одну ступеньку выше цыган и евреев, и им отводится роль рабов для немецких господ.
– Да поможет нам Бог, – пробормотал Шукальский.
– Они намерены сделать поляков нацией рабов. Доктор, не только евреев, а всех. Они также собираются избавиться от бесполезных людей: калек, слабоумных, стариков, детей… Вы даже представить не можете, что творится в Аушвице. Вы знаете, сколько стоит жизнь заключенного? Охране велено не расстреливать их, потому что каждый патрон стоит рейху три пфеннига. Три пфеннига, доктор! Поэтому мы их убиваем газом. Их привозят поездами, многие умирают в дороге, ибо не один день они стоят на ногах, словно скот, без пищи и воды. А тех, кто подойдет для рабского труда, отбирает лагерный врач. Беременных женщин с детьми безжалостно отправляют в газовые камеры, потому что они проявили себя борцами и постоянно причиняют охране неприятности. Семьи разбиваются, мужей отделяют от жен и говорят, что они снова встретятся по ту сторону душевой. – Пока Кеплер говорил, его голос становился все тише и тише, будто сама жизнь покидала его. – Доктор, мы убиваем людей газом тысячами, каждый день. Сначала использовался угарный газ из выхлопных труб дизельных грузовиков. Но он оказался неэффективным, к тому же требовалось слишком много времени, чтобы завести двигатель. Заключенными набивали камеру так плотно, что они умирали стоя. Мы снаружи слышали их плач и крики о пощаде. Иногда они кричали больше часа, затем умолкали. И тогда мы открывали двери…
– Капрал Кеплер!
– Но затем перешли на газ «циклон В», который вам должен быть известен под названием синильной кислоты. Вы видели, как убивают при помощи этой кислоты?
– Капрал, я вас прошу!
– Да, вы можете заткнуть мне рот, и тогда я замолчу. Но как мне отключить мозги? Как отключить память? Доктор, я наполовину поляк. Я родился здесь и тем не менее помогаю немцам уничтожать людей той же нации, что и моя мать. Я не могу вернуться туда! От одной мысли об этом мне становится плохо. Я собирался вступить в ряды польского Сопротивления, но кто мне поверит? Все безнадежно…
