Благодать несказанная по самую шейку погрузиться в ласковую прохладу. Тело, утомленное за долгий день жарой, работой, соленым потом, налипшей сенной трухой, кажется, стонет от сладкой истомы. Девицы, кто охает в притворном испуге, по колено зайдя, ладошкой воду черпает, руки и плечи обмывает, а кто с разбегу, с визгом в воду бросается. Крики, смех. В робких водой плещут, а они и протестуют испуганно, и хохочут одновременно. Вода у берега будто кипит, по озеру волны мягкие покатились, скромные желтые кувшинки и бело-розовые чаши лилий закачались вверх-вниз.
Накупались девицы, наплескались, озябли. Хоть у берега вода теплая, а чуть поглубже зайди — пугают холодные струи придонных родников. Да после купания и есть сильней захотелось. Девушки на берегу, будто стайка лебедушек белых. Косы отжимают, рубашки да сарафаны на мокрое тело набросить спешат солнышко зашло, не греет уже, а после воды дрожь пробирает.
— Алена, хватит уж! Выходи!
— Я сейчас, не ждите меня.
— Да одна что ль останешься?
— Такая благодать, из воды выходить неохота. Я еще чуточку покупаюсь. Вы идите, я догоню.
Дружные уговоры и упреки не помогли, и подружки, наказав догонять их поскорее, скрылись за кустами.
Алена на спину легла, в высокое небо глаза подняла. Оно уже темное совсем стало, звезды загорелись, еще редкие по-вечернему. Обманула Алена подружек. Не станет она их догонять. Понятно, куда они торопятся — после ужина, когда старшие по балаганам на покой разойдутся, для молодежи самое счастливое время настанет. Дружок, луга, ночь, звезды, сено дурманящее — что еще надо для счастья? А Алене торопиться куда? Навстречу злым глазам Ивана, или постылой опеке Ярина? И того и другого у ней уже столь много, что камнем сердце давит. Не пойдет она к вечернему костру, плохо там ей, все не так, не правильно.
А вот сейчас — хорошо. Надо только отпустить от себя думы тяжкие, опустить их в воду, отдать тихому дыханию ветра — пусть несет прочь. Лежит Алена без движений, глаза закрыв. Кажется, что неслышно поднялась снизу большая ласковая ладонь, и медленно и плавно качает ее, баюкает. Как девицы жаловались, что вода холодна? Наоборот, будто теплые ленты снизу к Алене струятся, ткут теплый кокон. В ушах тихо всплескивает, журчит, неясным шепотом льется… Знает Алена, — если вслушаться, распознает она этот шепот. Язык воды ей ведом, как и шелест леса, шорох трав, дробь дождей… Иной раз Алена думает, что если бы люди умели остановить свой суетливый бег, послушали бы то, что тишиной зовут, тоже неведомые и чарующие голоса услышали бы. Для этого и дара особого не надо. Но не хотят, не умеют, не знают.
Алена же будто растворилась в озерце, стала частью его, и одновременно — каждая капля воды, каждый стебелек подводных трав стали частью Алены, наполнились ею…
Не всплеснув, движения единого не сделав, головой вперед Алена под воду ушла, выгнулась гибко, и неторопливой рыбкой ко дну скользнула. Дивный мир звучащего безмолвия открылся ей. Слабым зеленоватым светом светилось все, что обитало здесь, и сама вода казалась пронизанной волшебным сиянием. Плавно шевелились водоросли, следуя току придонных течений. Длинные стебли лилий густо тянулись вверх, как странный лес из нитей. Алена тихо плыла у самого дна. Провела рукой по живому придонному ковру. И на короткое время след ее руки обозначился более ярким свечением. Две рыбки вились вокруг Алены, сновали под руками, плыли рядом, приглашая поиграть с ними. Алена и сама чувствовала себя такой рыбкой, знала, что могла бы поиграть с ними, стать в воде такой же легкой и стремительной. Но играть ей не хотелось. Она медленно всплыла на воздух и поплыла к берегу.
Часть восьмая
толи про счастье, толи про горе
Мягкие всплески не вносили разлада в ту гармонию мироздания, которой человек — обычно — чужд. Они были сродни шуршанию ветра в камышах, плеску волны о берег, вечерним играм рыбешек, когда они на мгновение выпрыгивают из воды, и, серебристо блеснув чешуей, плюхаются назад. Все это было единой симфонией покоя, разлитого в воздухе позднего вечера. И когда Алена неторопливо выходила на берег, казалось, что шла она в едва слышном хрустальном звоне — капли воды стекали и падали, разбивались о поверхность воды. Мягкая мурава встретила у самой кромки берега, легла под ноги, парной вечерний воздух обернул, как нежной простыней. Закинула Алена руки за голову, свернула волосы в жгут, от воды выжимая. И замерла так с легкой улыбкой на устах, отдавая нагое тело ласковой неге — прилетел легкий ветерок, невесомым теплым дыханием своим стал сушить капельки озерной влаги.
