Аркадий Кириллович не повернулся к Соне, не вспомнил о ней.
– Не ждали? Совсем ничего не подозревали?..
Молчал класс, глядел класс.
– Нет! Зачем притворяться перед собой – кой-что мы знали о жизни Коли Корякина, кой-какие подозрения у нас были!..
Класс молчал.
– Были. И что же?.. Да ничего. Сов-сем ни-че-го? Ни тревоги, ни малейшей даже взволнованности – покой! Почему?..
Аркадий Кириллович стоял перед классом, чуть подавшись вперед, чуть-чуть сутулясь – громоздко-нескладный, неподвижный и настороженный, чего-то ждущий; лицо с резко прорубленными складками обманчиво устало, запавшие глаза выдают – тревожны, ищущи, требовательны. Каждый, на кого падал их взгляд, смущенно опускал голову.
Соню же этот тяжелый взгляд обходил, она даже пыталась его поймать, вызывающе тянула шею. Ее коробило: знали? Да! А что могли сделать? Она, Соня, была всех ближе Коле. Всех! Всех! Но даже она ничего не могла, а уж другие-то и подавно.
– Почему?.. – повторил Аркадий Кириллович. – Ничем тут не объяснишь, как только – этот чело век был для нас чужим. А зачем влезать в чужое? В чужое даже нескромно вглядываться… Разве не так?
Соня уже напружинилась, чтоб вскочить: «Не чужой! Нет! Уж мне-то не чужой! А что я могла?..» Но Аркадий Кириллович продолжал:
– Но, может, к Коле Корякину вы почему-то от носились хуже, чем к другим? Он для всех чужой, все остальные друг другу – свои?..
На этот раз не дал крикнуть Соне Стасик Бочков. Многолетний староста класса, он считал своим святым долгом защищать свой класс, всегда это делал.
– К нему, как ко всем, ничуть не хуже, – внушительно произнес он.
– Ага! – подхватил Аркадий Кириллович. – Ко всем относились, как к Коле Корякину. Выходит, все чужие среди чужих?
И Стасик Бочков не ответил, только поежился под взглядом Аркадия Кирилловича.
– Случись несчастье – не пожалеют, нужна по мощь – не отзовутся. Чужие кругом! Неуютная жизнь…
Из Сони рвалось готовое возражение: «Да разве не бывает, когда и свой своему не поможет?!» Но снова она промедлила, раздался вкрадчиво-вежливый голос Славки Кушелева:
– Можно вопрос, Аркадий Кириллович?
– Нужно.
– А вы, Аркадий Кириллович… вы ничего не знали о том, как живет Корякин Коля?
– Знал, Слава.
– Тогда почему вы…
По классу пробежал нервический шорох.
– …почему вы сами, когда еще не поздно было?..
Славка Кушелев не договорил, а шорох пробежал и смолк – ясен вопрос.
Аркадий Кириллович с трудом выпрямился, оглядел притихший класс.
– Потому, Слава Кушелев, – заговорил он спокойно, с угрюмо-спокойным лицом, – что я оказался не более чутким, чем вы. Да!.. И сужу себя сейчас сильней, чем вас.
Похоже, что за все девять лет учебы никто из сидящих перед Аркадием Кирилловичем учеников не слышал, чтоб учитель открыто обвинял сам себя. Класс подавленно молчал, класс не шевелился. Даже Соня забыла в эту минуту о своей настороженной враждебности, испытывала сочувствие, почти жалость.
– Я сужу себя за то, – жестко продолжал Аркадий Кириллович, – что много говорил вам о Наташах Ростовых, Раскольниковых, Чичиковых и Собакевичах и забывал сказать о вас самих… Я сужу себя за то, что верил красивым и обманчивым правилам, невольно обманывал ими вас!..
– Вы? Обманывали?! – удивился Слава Кушелев.
– Получается, что так.
– В чем, Аркадий Кириллович?
– Помните, я вам говорил: будьте непримиримы ко всякой подлости и не ждите, что кто-то разделается с ней за вас?.. Красивые слова, не правда ли? Благородные…
– Они – обман?! – Едва ли не гнев в голосе Славы Кушелева.
– Благостный, Слава, оттого опасный.
– Но почему? Поч-чему?!
– Потому что действуй сам и не жди ни от кого помощи – значит, действуй в одиночку. А человек, Слава Кушелев, в одиночку слаб, подлости не осилит.
И тут наконец-то Соня вскочила с места.
– А я не хочу, не хо-чу каждого считать своим! – с режущим звоном в голосе.
7
Аркадий Кириллович, подавшись вперед тяжелым изборожденным лбом, вглядывался в Соню.
– То есть не каждый тебе нравится? – спросил он.
– А вам – каждый? Да неправда же это, Аркадий Кириллович! И вы подлецов ненавидите! И я! И Славка! И все другие! Только все мы слабы – тряпки! Решиться не можем!
