– Ну его к лешему! – наконец махнул рукой Лютомер. – Пусть живет, дрянь подколодная. Авось уму-разуму научился немного – хотел меня в землю закопать, да сам чуть туда не отправился. Будет знать, как со мной тягаться.
Хвалис и впрямь вернулся в ближайшие же несколько дней после возвращения бойников. Рассказывал он и его спутники точь-в-точь то самое, что от них и ожидали. Дескать, в лесу на них наскочили гуляющие вятичи, оттащили к князю, а там их опознали Доброслав и его кмети. О Лютомере и бойниках они, дескать, ни слова не говорили, притворились, будто приехали вести переговоры о возвращении сестер, а о бойниках князь Святко каким-то образом узнал сам. Жена Семислава рассказала, с неба увидав!
Все это говорилось на пиру, который князь Вершина и правда устроил. Лютомер и Лютава молча слушали рассказ сводного брата, и он даже был несколько разочарован, приготовившись отражать их попытки разоблачить его ложь. Наученный Галицей, он надеялся в ходе неизбежной ссоры настроить отца против Лютомера, в чем ему помогли бы и Вышень с Глядовцем, и Толига, пожалуй, тоже. Но не вышло, и он сидел как на иголках, не зная, чего от них теперь ждать.
На самом деле Хвалис возвращался от вятичей далеко не таким напуганным и неуверенным, как думали дети Семилады. В главном обещания Галицы сбылись: на прощание князь Святко заверил его в своей дружбе и даже намекнул, что зимой привезет ему в жены свою дочь – ту самую, от которой отказался Лютомер. А Доброслав весьма прозрачно давал понять, что если у Хвалиса появится новая возможность извести оборотня, то они, вятичи, всегда рады ему в этом помочь. Чувствуя за спиной силу, Хвалис без страха смотрел в волчьи глаза Лютомера и его сестры. Он ясно понимал, что они все знают и не собираются его прощать, но они молчали, и это уже была его победа. Меньшая, чем он надеялся, но победа. Тем более что после возвращения из похода в Ратиславле его стали уважать больше, признав в нем наконец мужчину и воина. Еще бы жениться на хорошей знатной невесте с сильной уважаемой родней – и можно вступить в открытую схватку с оборотнем, который, не имея жены, не числясь среди взрослых мужчин и вообще членов рода, был как бы и не сын Вершине вовсе.
Кроме наблюдений за Хвалисом, у Лютавы нашлись на пиру и другие дела.
– Ярко мне снился сегодня, – шепотом рассказывала ей Молинка, отведя в уголок. – Будто приходит он ко мне, красивый такой, кудри золотом горят, в глазах огонь. Будто обнимает он меня, целует, говорит: лада моя, не грусти, скоро буду я с тобой!
Сначала Лютава не нашла тут никаких поводов для тревоги – чудное ли дело, когда влюбленной девушке снится жених? Но сны эти повторялись ночь за ночью и не шли Молинке на пользу – бледная, без румянца на щеках, с темными тенями возле глаз, она худела и дурнела день ото дня все заметнее.
– Береги дочь твою, матушка! – как-то сказала Любовидовне Галица. – Давеча вышла я ночью по нужде, да и видела – прилетел Змей Огненный, над крышей твоей искрами рассыпался да и пропал. Не к тебе же летал, не к меньшой твоей, а видно, к старшей. Тоскует о женихе, вот змей ее и выследил!
Как ни мало большуха уважала Галицу и доверяла ее суждениям, сейчас приходилось признать, что пронырливая челядинка права. Судя по словам Молинки, к ней приходил молодой парень, точь-в-точь похожий на Ярко, но с золотыми кудрями, с огнем в глазах, и именно после его ласк она просыпалась разбитая и обессиленная. Любовидовна пробовала сам проследить за незваным гостем, но каждую ночь на нее нападал такой вязкий и глубокий сон, что побороть его не удавалось.
Позвали Лютаву.
– Ты за ней в вятичах не уследила, теперь сделай что-нибудь, – сказала большуха и тут же принялась просить: – Помоги, доченька! Ты же – Волчица Лютая, тебе богами дано вражеский след следить. Прогони ты этого гада, а то ведь потеряем Молинку! Уж тогда лучше бы ей там, у вятичей, замуж пойти – все бы живая была да еще счастливая!
Любовидовна понимала, насколько нежелательны для угрян сейчас брачные связи с вятичами и вообще русами, но материнская любовь одолевала, – всей душой жалея дочь, она сама уже готова была просить мужа отпустить Молинку за Ярогнева оковского.
