– А я полагал – у вас здесь машина? – удивился я.
Она взглянула на меня немного смущенно и ответила, что, мол, нет-нет, вчера это была не ее машина. Она не стала объяснять, чья это была машина. Тень смущения снова наползла на нас обоих. Я поднял вверх палец – показать официантке, чтобы принесла счет, заплатил и сразу прямо спросил Элли:
– Я смогу… смогу когда-нибудь увидеться с вами опять?
Элли не смотрела на меня. Она смотрела вниз – на столик. И сказала:
– Я пробуду в Лондоне еще две недели.
Я спросил:
– Где? Когда?
Мы договорились встретиться в Риджентс-парке[8] через три дня. Погода стояла чудесная. Мы немного перекусили в ресторанчике на открытом воздухе, погуляли в Саду роз[9] королевы Мэри, посидели там на шезлонгах и говорили, говорили… С этого дня мы стали рассказывать друг другу о себе. Я рассказал Элли, что учился в хорошей школе, но в остальном мне нечем похвастаться. Рассказал ей о разных работах, какими пришлось заниматься, правда, не обо всех, и о том, как ни на одной надолго не задерживался, ни к чему надолго не привязывался, как меня одолевало беспокойство и я переезжал с места на место, пробуя то одно, то другое. И вот странно и забавно – ее привело в восторг то, что она услышала.
– Это так не похоже! – сказала она. – Так замечательно не похоже!
– Не похоже? На что?
– На меня.
– Вы – богатая девочка? – спросил я, поддразнивая ее. – Бедная маленькая богатая девочка?
– Да, – призналась Элли. – Я – бедная маленькая богатая девочка.
И она заговорила – как-то отрывочно – о своем происхождении из богатой семьи, об удушающем комфорте, о скуке, о практической невозможности самой выбирать себе друзей, невозможности вообще делать что-то по собственному желанию. Порой, глядя на людей, которые, по всей видимости, наслаждались такой жизнью, она чувствовала, что не способна на это. Мать ее умерла, когда Элли была еще в младенческом возрасте, и отец снова женился. А потом, через несколько лет, умер и он. Я так понял, что Элли недолюбливает свою мачеху. Та жила в основном в Америке, но обычно много путешествовала.
Мне казалось просто фантастикой, когда я ее слушал, что какая-то девушка в наши дни, в нашем веке может вести такой замкнутый, такой затворнический образ жизни. Конечно, она ходила на вечеринки, посещала спектакли и концерты, но такое могло быть и полсотни лет тому назад – судя по тому, как она об этом говорила. У нее не было совсем никакой личной жизни, ничего увлекательного! Ее жизнь отличалась от моей, как мел отличается от сыра! Конечно, слушать об этом было по-своему интересно, только мне такая жизнь представлялась бессмысленной.
– Так у вас практически нет собственных друзей? – спросил я. – А как же насчет молодых людей?
– Их для меня подбирают, – произнесла она горько. – Все они смертельно скучны.
– Это почти как в тюрьме сидеть, – сказал я.
– Очень на то похоже.
– И совсем нет собственных друзей?
– Теперь есть. У меня есть Грета.
– А кто это – Грета?
– Она сначала приехала как au pair[10]… нет, пожалуй, не совсем так. Сначала у нас жила девушка из Франции – целый год, для моего французского. А потом приехала Грета, из Германии, для немецкого. Грета – совсем другая. Все стало по-другому после ее приезда.
– Вы очень привязаны к Грете? – спросил я.
– Она мне помогает, – объяснила Элли. – Она на моей стороне. Она так все устраивает, что я могу теперь делать, что хочу и ездить куда хочу. Она даже может для меня солгать. Я бы не смогла уехать, чтобы побывать на Земле цыгана, если б не Грета. В Лондоне она составляет мне компанию и присматривает за мною, пока мачеха находится в Париже. Я пишу ей два-три письма, и если уезжаю куда-нибудь, Грета ей каждые три-четыре дня отправляет по письму, чтобы на каждом был лондонский штемпель.
– А почему, кстати, вам захотелось побывать на Земле цыгана? – спросил я. – Для чего?
Элли ответила не сразу.
– Это мы с Гретой устроили, – сказала она наконец. – Грета просто замечательная, знаете. Она придумывает всякие вещи. Она порождает идеи.
– Как она выглядит, эта ваша Грета?
– О, Грета красивая. Она – высокая, она – блондинка. Она все умеет.
