(немцев), а по степени раздражения, если не возмущения, которое вызовет в читателе эта справка, можно будет лишний раз оценить мощь и обаяние пропаганды, вот уже около ста лет дурачащей народы и поколения. Кто бы мог подумать, что фабианец, фантаст и филантроп Уэллс, успешно завершивший Первую мировую войну в качестве шефа отдела антинемецкой пропаганды и — автора миротворческого лозунга The War That Will End War, требовал — уже тогда — бомбить не военные объекты и не промышленные предприятия противника, а неразумное немецкое население
[46], что и было аккуратно осуществлено со второго захода, между 1940 и 1945, с итоговым балансом стертых с лица земли 161 немецкого города и более 850 населенных пунктов, погребших под собой свыше полумиллиона неразумных жителей; характерно, что вторивший Уэллсу либеральный политик Горацио Боттомли, основатель Financial Times и издатель популярнейшего журнала John Bull, не делал исключения даже для местных немцев, требуя «вендетты против каждого немца в Британии, всё равно, „натурализованного“ или нет» (vendetta against every German in Britain, whether „naturalised” or not), потому что: «Вы не можете натурализовать противоестественный скот — человеческого недоноска — исчадье ада. Но вы
можете истребить его»
[47]. (Режиссер Тарантино, в фильме которого доблестные спасители цивилизации бейсбольными битами забивают
those damned Germans и снимают с них скальпы, всего лишь
«художественно» проиллюстрировал эренбурговское
«нет ничего веселее немецких трупов» и домыслил традицию, лапидарно резюмированную лордом Ванситтартом, главным дипломатическим советником правительства Его величества, в 1941 году: «С Божьей милостью и во спасение человечества мы избавим мир от Германии, а Германию от себя самой»
[48].) На этой idée fixe западной политической теологии — по сути, осуществленном волеизъявлении макбетовских ведьм: «Fair is foul, and foul is fair» — могли бы быть учреждены кафедры по изучению техники совершенствования мира; трудно, невозможно поверить, как удалось внушить, что народ, подаривший миру Лейбница, Канта, Шеллинга, Гегеля, Шиллера, Гёте, Бетховена, Брамса — пусть потрудятся определить
длину списка, — сплошь состоит из варваров, гуннов, садистов, убийц, дебилов, более того: заставить его самого поверить в это, и довести конструкцию до того уровня правдоподобности, после которого в ней не сомневаются не только обыватели, но и высоколобые интеллектуалы, а те, кто сомневаются, автоматически переводятся в разряд
«неонацистов» и
«фашистов» . Можно восхищаться этим мастерством и в то же время знать, что это — мастерство
агностиков : уверенных в себе мировых игнорантов, не видящих дальше собственного носа и старательно подрубающих сук, на котором сами же сидят. Леон Блуа, католик до слез, до спазм, до разрыва аорты, уповавший в 1916 году только на
«Святого Духа и казаков» , грозил Богу перестать в него верить, если Германия не будет наказана. Интересно, продолжал бы он в него верить, если бы узнал, до чего легко стало этому Богу-победителю жить и дышать в наконец-то разнемеченном мире.
If God is DJ, life is a dance floor, love is the rhythm, you are the music .
8.
Остается понять, на что эта ненависть не могла быть направлена. Ответ лежит в пределах апелляции к здравому смыслу. Ни «щуке» политики, ни «раку» экономики здесь просто нечего делать, потому что ни в политике, ни в экономике нет и не может быть места такой френетической воле к истреблению. «Вам следует понять, что эта война ведется не против Гитлера или национал-социализма, а против силы и устойчивости немецкого народа, который должен быть сокрушен раз и навсегда». Так Уинстон Черчилль в 1940 году[49]. Поэтому (он же, четырьмя годами раньше): «Мы навяжем Гитлеру войну, хочет он этого или нет»[50]. С заключительным — по версальской модели — параграфом исключительной вины (Alleinschuld). Показательность этих проговорок впечатляет: насколько же надо было быть уверенным в собственной гипнотической силе, чтобы позволить себе такую откровенность! Цель истребления не политика (национал-социализм), ни даже экономика (хозяйственное чудо), а — под предлогом той и другой — сила и устойчивость (strength) народа, или, по-немецки, Volksgeist, но уже не просто, по Гегелю, помысленный, а воплощенный. Гунн, убийца, скот, недоносок, плотоядная овца (carnivorous sheep)
