, которым еще займутся будущие дефектологи истории. Вот пример: посудите сами. Молодой швейцарец, школьный преподаватель, написал и издал в начале 90-х гг. книгу по немецкой истории, в которой касался, между прочим, и некоторых больных пунктов новейшей истории. Речь, в частности, шла о том, что показания некоторых немецких офицеров в английских и американских тюрьмах были получены в результате пыток. Он ссылался при этом на английские источники, в том числе и на воспоминания самих тюремщиков. Книга попалась на глаза одному из родителей, после чего в редакции газет и на телевидение посыпались гневные письма с требованием принять меры. Кончилось тем, что его уволили из школы за «фашизм» . Мы сдружились еще до этого на почве совместного интереса к духовной науке Рудольфа Штейнера, и даже вели пару раз совместные антропософские семинары. После увольнения он решил основать частную школу, и обратился ко мне с просьбой прочитать курс лекций по истории философии. Я охотно согласился, и он внес мое имя в лекционный план. Вот тут-то и пошло-поехало. Мне чуть ли не каждый день звонили знакомые, предостерегая от общения с «фашистом» . По сути, это были угрозы. Вы, мол, приехали издалека и не в курсе здешней специфики; вас, конечно, не арестуют, но двери перед вами захлопнутся наверняка. Так, в первом приближении. Дальше — больше. Неужели вы не понимаете, что, общаясь с фашистом, вы и сами можете прослыть таковым. Будьте же благоразумны и соблюдайте дистанцию, а еще лучше, упредите ситуацию и признайтесь публично, что вы не верблюд. — Я отвечал, что приехал хоть и издалека, но разбираться в здешней специфике мне нет нужды, так как со спецификой этой я знаком с детства. У меня и на прежней родине были друзья-диссиденты, так сказать, антифашисты, с которыми я никогда не прерывал общения, даже под угрозой испортить себе карьеру. Но в том-то и дело, что угрозы в моей прежней жизни шли по официальному каналу и никогда по частному. Знакомые, как правило, обходили меня стороной или сочувствовали мне, иной раз и завидовали, ну да, дело могло доходить даже до доноса, как это и соответствовало распределению ролей в тоталитарном государстве. Но чтобы от них шли угрозы, такого не было и не могло быть — никогда!.. Тут я понял впервые, насколько эта разновидность коммунизма в своей уродливости совершеннее нашей: уродливой, но отнюдь не совершенной, потому что слежка, донос, шпионство и, наконец, террор, на чем единственно и держится тоталитаризм, стали здесь частью общественного сознания, то есть, общество вытеснило государство, переняв у него функцию контроля, и если вы инакомыслящий, то ближние ваши покончат с вами до того, как за вас возьмется полиция, и сделают они это не из подлости, низости, зависти, корысти и как бы это ни называлось, а по убеждению: убеждению в том, что вы, как фашист, представляете опасность для них, свободных граждан свободного мира, и что вас, следовательно, необходимо нейтрализовать. — Еще один, совсем недавний, эпизод. Молодой человек, тоже учитель, уволился из школы в связи с новым местом работы. Будучи членом Национальной партии Германии, он получил место секретаря при берлинском отделении. В ответ на это из школы были исключены его дети, мальчик и девочка примерно, я не помню, 10-ти или 11-ти лет. Нужно просто представить себе эту мерзость со всей ясностью. Учительская коллегия приняла решение об исключении детей единодушно. Никто им не звонил, не требовал, не заставлял: никакой райком, никакой горком или ЦК; свободные граждане свободного мира, они поступили по совести и убеждению. Убеждению в том, что детям их бывшего коллеги, осмелившегося стать членом правой партии, нет места в их школе. Поскольку названная партия официально зарегистрирована, и существование её вполне легально (в 2004 году она даже провела двенадцать своих депутатов в парламент федеральной земли Саксония), школа оказалась куда более тоталитарной, чем власти. Повторяю, это было то, что называется инициативой на местах, без всякого давления сверху. Я доскажу еще конец истории, потому что это действительно конец. Жена уволившегося учителя встречает на улице учителя физкультуры, друга семьи, и они, естественно, обмениваются приветствиями. Придя домой, он получает звонок от одного из коллег, который спрашивает у него, всё ли у него в порядке с головой, если он как ни в чем не бывало здоровается с госпожой N? После чего учитель физкультуры звонит госпоже N. и берет свое приветствие обратно. — Я знаю, что такие учителя (я просто не уверен, что среди них были физкультурники) были и у нас. Меньше всего хотелось бы мне впасть из крайности в крайность. Но я просто указываю на факт. То, что Советский Союз был самой свободной и гуманной страной в мире, внушалось всем. Все кивали головами, но никто в это не верил, потому что поверить в это не смог бы даже слабоумный. Так вот, когда европейцу внушают такое о Европе, он склонен поверить в это. Потому что, прежде чем привести его к слабоумию, ему внушили, что он свободен. Его обезболили комфортом, прежде чем ампутировать ему умственно важные органы, и он даже не почувствовал, без чего он вообще остался. В эйфории полноценности ему не терпелось осчастливить Восток своими свободами и правами, и он настолько вошел в роль, что совершенно проморгал ответный удар. Коммунизм настиг его внезапно и неотвратимо, и понадобится немало времени, прежде чем он поймет это, если он вообще поймет это. Россия, вместо того чтобы и дальше культивировать свое низкопоклонство и доказывать ему свою приверженность к демократии, могла бы именно здесь попробовать свои силы в оказании ему гуманитарной помощи. Как инвалид со стажем, так сказать.
