— Ты чего?
— Это мой чемодан, — сказал Леха.
Вытаращивший глаза «хлип» только и смог выдавить из себя:
— Извини, я не знал…
Леха не оглядываясь ушел…
Вот и Коля тоже — сбил с ног и извиняется…
Его толчок как бы встряхнул Леху, у него снова разгорелся интерес к игре. Только профаны и пивососы на трибунах думают, что игра в футбол — пинать мяч и в воротах ловить его. Футбол — это сила всех мышц, рассчитанная точность движений, ну а дальше все остальное. Играть не толкаясь, не сбивая слабого противника, нельзя. Как плыть по воде, не отталкиваясь от нее и не брызгая?
Лехе понравилось такое сравнение — обязательно нужно отталкиваться и брызгать. Упал на землю — вини только себя, свое тело или плохую реакцию. Таков не только футбол, а спорт вообще.
О том, что приключилось дальше, Леха сожалел потом. А в этот миг он желал одного — доказать себе, что его тело сильно, а расчет точен. Он выбрал самого крепкого парня на площадке — Степу Онуфриева — и ринулся с мячом на него. Степа, как и раньше в таких случаях, без колебаний встал на пути. Прижав локоть к боку, Леха двинул плечом не навстречу, как делают новички, а по ходу движения Степы. Первые метра три тот бежал, еще держась на ногах, а потом колени его подогнулись, и он врезался грудью и животом в гимнастические брусья, сдвинутые в угол. Он не заорал, как Длинный, даже не застонал, но по бледному лицу было видно, как сильно перехватило у него дыхание. Толчок Леха произвел по всем правилам, даже самые неграмотные в футболе не могли бы придраться. И все же на душе стало как-то не так…
— Ладно, — вдруг решил Коля. — На сегодня хватит. Сильно хорошо — тоже не хорошо.
Кое-кто с недовольным видом продолжал лениво бить по мячу, стараясь попасть между сумок. Кто-то взялся поднимать валявшуюся у стены ржавую штангу… Пушкарь похлопал себя по крепкому животу, потрогал мышцы на груди и сказал:
— Хорошо побегал. Килограмма четыре еще сбросить — самый раз!
Кивнув ему, Леха медленно побрел к одежде.
А на скамейке уже стояли консервы, банки с маринованными огурцами.
— А ну… барахла накидали! — оживленно распоряжался Длинный, первым делом сбросил со скамейки Лехину сумку с вещами.
Подобрав с пола брюки, Леха присел на краешек, не зная, как быть дальше. Вроде играют вместе, должен поддержать компанию. С другой стороны — футбол и вдруг алкоголь…
— Он же квартиру получил! — громко произнес Пушкарь. — А я думаю — чего вдруг?..
— Ты подсаживайся, — обратился Коля к Лехе, — чего в стороне?
И Лехе пришлось взять в руки баночку. На прииске в промывочный сезон действовал сухой закон. Коля ездил за «запасом» в самый райцентр — не принять приглашение, значит, обидеть.
— Долговязому бы не наливал, — Коля кивнул головой в сторону Длинного. — Из-за этого дела, — он щелкнул пальцем по горлу, — совсем стал никуда. Автогеном ось резать! Кому теперь горбатиться с бульдозером — Степе…
До Лехи не могло дойти — вот рядом сидит Пушкарь, мастер ремонтного цеха, в котором работают и Коля, и Длинный, и Степа Онуфриев. Почему теперь безотказному Степе исправлять грехи какого-то разгильдяя?
Тихонько толкнув Пушкаря, Леха посоветовал:
— Заставь Длинного самого делать, после работы…
Пушкарь наклонился и тоже вполголоса ответил:
— Ты не смотри, это он с виду такой. В осенне-зимнюю промывку сутками из цеха не вылазит. А сейчас — так… Вместе будут делать, конечно…
Дальше он договорить не успел, потому что с порога раздался негодующий возглас:
— Что?! Распитие в зале физической культуры? Сейчас же, сейчас же!..
Алевтин даже притопнул ногой в негодовании.
— Тише, тише, тише, — поднялся Коля, обращаясь то к ощерившемуся Длинному, то к физруку. — Иди к нам, не шуми.
Подобревший Алевтин не стал дожидаться повторного приглашения. Подпихнув под себя чей-то сапог, он миролюбиво попросил Длинного:
— Дай-ка там… скумбрии, что ли, в ней белок есть.
Уходить одному через весь зал было неудобно. Леха сидел и слушал, как Ноль мечтательно рассказывал соседу:
— …да крупная — с двух кустов ведро собрал! Моя сразу варенья наварила…
Он внезапно замолчал, вытер правый глаз и полез в карман. Вдруг оказалось, что, несмотря на разноголосицу, все его слушали — наступила тишина. Степа протянул ему папиросы, а Пушкарь сказал:
